— Ни черта я не понял,— недовольно ругнулся Полозов.— Мудрите вы что-то.
— Ну, а как же,— добродушно согласился Сазонов.— Конечно, мудрим. На то мы и начальство, чтобы мудрить. А ты главное, смотри в оба.
— Скоро ваши спецы приедут?— не скрывая раздражения, спросил Иван, чувствуя, что его все еще отводят от оперативной работы.
— Не позднее чем через час двадцать. Договорюсь — дадут зеленую улицу.
— Ладно. Жду.
— Главное — смотри, чтобы следы не затоптали.
— Никуда эти следы не денутся. Сейчас сам выеду туда.
Иван, приказав Козаринову с рассветом начать поиски Старостина, сам с четырьмя бойцами и Когутом, закутанным в необъятный постовой тулуп, помчался на дрезине к шестьсот второй версте. Мороз крепчал не на шутку. Бойцы подняли воротники теплых овчинных полушубков, сам Иван опустил уши треуха, и только Данило Романович не обращал никакого внимания на леденящий воздух, свистевший вокруг быстро мчавшейся дрезины. То ли действовала чрезмерная доза валерьянки, то ли просто сознание старика отупело под тяжестью страшного несчастья, но сейчас, по крайней мере внешне, Данило Романович казался спокойным.
IV Их было трое
Приехав на место, Иван поставил двух бойцов на посты, чтоб кто-нибудь не затоптал следов, а двух подсменных вместе с Данилой Романовичем отправил в домик. В глубине души Иван считал выставление постов чепухой. Кто может затоптать следы, коль никого постороннего сейчас здесь нет и быть не может. Преступники, конечно, давно удрали. Но, чтобы не вызывать нареканий следователя, Иван поступил так, как сделал бы на его месте не особенно разбирающийся в таких делах, но расторопный и очень бдительный командир взвода охраны.
В баню, так и стоявшую с открытыми дверями, Иван не зашел, а, пробравшись целиной по неглубокому еще снегу, заглянул в банное окошко. Ему удалось рассмотреть только лицо лежавшей навзничь Галины, да кисть ее руки, судорожно вцепившейся в ворот кофточки.
Ивана поразило выражение, теперь уж навсегда оставшееся на лице молодой женщины. В нем не было боли, не было страха, а только глубокое изумление. Казалось, в последнее мгновение своей жизни Галина увидела что-то такое, чего никак не ожидала увидеть. Наверное, это явление было настолько необычным, что она не успела даже испугаться и почувствовать, что умирает.
В домике Иван Полозов застал мертвую тишину. Подсменные бойцы, сняв ремни и расстегнув полушубки, усевшись на лавку, дремали, обняв поставленные между колен винтовки. Данило Романович, так и не скинув тулупа, лежал вниз лицом на топчане, застланном цветастым деревенским ковром из лоскутков. Топчан стоял у перегородки, разделявшей домик на кухню и горницу, и в лучшие дни исполнял обязанности то дивана, то койки для задержавшегося гостя. На стене у окна, между изголовьем топчана и столом, на котором сейчас стоял остывший самовар, висел линейный телефон. Полозов позвонил на станцию и справился о паровозе.
— Вышел с Узловой. В пути уже тридцать четыре минуты. Идет по зеленой улице,— ответил дежурный и после короткой паузы добавил:— Минут через сорок прибудет. Как там у вас?
— Пока ничего нового,— ответил Иван, недовольный, что о происшествии, наверное, уже узнали все на станции. «Из моих кто-то сболтнул,— подумал он.— Вернусь, всыплю, чтоб умели язык на привязи держать» и спросил:— Вы сможете пропустить паровоз прямо сюда? Успеете до четырехчасового московского?
— Безусловно. Минут через сорок ждите,— пообещал дежурный.
Услышав разговор, Когут поднялся и сел. Лицо его всегда румяное, пышущее здоровьем, осунулось и почернело. Борода повисла неряшливыми, перепутанными прядками, глаза ввалились.
— Кто приедет?— глухо спросил Когут.— Сам Могутченко?
— Могутченко сейчас нет в отделе,— ответил Полозов.— Приедут следователь и судебный врач.
— Не к чему это теперь,— деревянным голосом проговорил Когут.— Без всякой пользы...— и после долгой паузы спросил:— Следствие поведут?
— Обязательно, Данило Романович. Нельзя без этого.
— Поздно теперь,— уныло проговорил Когут, и Полозов догадался, что старик отвечает не ему, а самому себе, на какие-то свои мысли.— Не вернешь Галинку. А ведь она говорила... просила меня...
Лицо старика начало кривиться в горькой и беспомощной гримасе. Иван ласково положил руку на его плечо и дружески предложил:
— Поговорить нам надо, Данило Романович. По душам поговорить.
Когут вздрогнул, весь напрягся и уже осмысленно взглянул на Полозова, а затем огляделся вокруг.
— Что это я? В тулупе да и в исподнем так и сижу. Вот беда-то какая.
Он встал, снял тулуп, бережно положил его на лавку около бойцов и медленно побрел за перегородку. Иван, показав бойцам на ходики, тикающие на стене, негромко приказал:
— Через пятнадцать минут смените ребят,— и вышел следом за Данилой Романовичем.
Много раз Иван заходил в эту комнату. Рылся в книгах, слушал рассказы старого Когута о партизанских делах, случалось и выпивал с ним под жирные сибирские пельмени. И всегда хозяева были рады его приходу. Он приходил как друг. А сегодня он здесь потому, что сюда сунуло свою звериную морду преступление. Сейчас молодая красивая женщина, царившая в этой уютной комнате, лежит холодная и неподвижная на мокром полу выстывшей бани, а влюбленный в нее, словно юноша, седой великан бродит скованно, как манекен, не зная, что с собою сделать. И наверное, еще произойдет здесь что-то такое, подлинную сущность чего сможет рассмотреть только глаз чекиста.
— Данило Романович!— негромко окликнул старика Иван.— Кто мог это сделать?
— Если бы знать,— срывающимся голосом медленно проговорил Когут.— Если бы знать...— повторил он через мгновение.— Мог один пойти на такое. Так ведь его нет. Еще в двадцать третьем зарубеж утек, да там и сгинул. А если и не сгинул, так нет ему ходу к нам. Не мог он обратно вернуться.
Последние фразы Данило «Романович проговорил с торопливой горячностью. Полозову казалось, что старик не его, а себя убеждает в невозможности возвращения кого-то из-за границы.
— А может, не сгинул тот?— перебил его Иван.— Может, сумел и выжить, и через кордон к нам проскользнуть?
— Не могло этого быть,— упрямо повторил Данило Романович.
— Но, а если все-таки да вдруг?— настаивал Полозов, подавая Когуту рубашку, которую тот не мог никак разыскать, хотя она, приготовленная еще Галиной лежала на кровати, на самом виду.
— Если вдруг...— повторил Когут и посмотрел таким взглядом, что Ивану стало не по себе.— Тогда, значит, только у меня с ним будет разговор. Каждую кишку, каждую жилочку вытягивать буду отдельно.
Иван заколебался. Как вести разговор дальше? Нащупывать обстоятельства, которые привели к гибели Галины? Но ведь Когут может снова потерять контроль над собой. Новый приступ отчаяния приведет к тому, что старику не хватит сил для разговора со следователем. Нет, ни о чем, касавшемся Галины, сейчас спрашивать нельзя. Иван знал, что будет присутствовать при осмотре места происшествия, допросе Когута и даже, если захочет, то и при вскрытии Галины. А следователь, безусловно, задаст Когуту часть тех вопросов, которые интересуют сейчас его. Поэтому Иван спросил о том, что следователь не мог знать.
— Данило Романович! Чем вы были встревожены вчера вечером?
Когут бросил на Ивана короткий, настороженный взгляд. С минуту не отвечая, возился с воротом новой рубашки — пуговицы не пролезали в петли. Затем, словно припоминая, неуверенно проговорил:
— О чем мне было тревожиться? Вчера — не сегодня. Показалось тебе, выходит.
— Но вчера у вас наган лежал в кармане.
— Он и сегодня у меня тут,— перебил Ивана Когут.— Вынул почистить, да все руки не доходят, язви его.
Иван заметил, что эти вопросы как бы пришпорили Когута. Он внутренне окреп, подобрался и в то же время насторожился. В нем произошел какой-то перелом. К лучшему или к худшему, Иван еще не мог разобрать. Но, желая отвлечь мысли Когута от гибели жены, Полозов спросил: