— Данило Романович, вы моего бойца Старостина знаете?
— Старостина?— переспросил Когут.— Это которого Старостина?
— Ну, у меня во взводе всего один Старостин. Григорий. Высокий такой, голосистый. Все украинские песни поет.
— Постой, постой,— заинтересовался Когут.— Это который до этого в пограничниках служил? Сибиряк? Как же, знаю. Приходилось разговаривать. Земляк все же, хоть он и из-под Бийска.
— Не он вам кричал сегодня с полотна?
Данило Романович долго не отвечал, смотрел куда-то мимо лица Полозова, должно быть, вспоминая окрик, послышавшийся ему часа полтора-два тому назад.
— А ведь похоже, паря, Старостин мне кричал. Его голос я слышал. Только ведь двойные рамы замазаны, двери закрыты, разве расслышишь хорошо-то, язви его. Но, выходит, твоя правда, Старостин мне кричал.— И тут же, подозрительно уставясь на Полозова, спросил:— А чего ему здесь надо было?
— Я его в Папиненки посылал,— на ходу придумал Иван.— Не помните, в какое время он кричал?
— Да уж часа полтора, поди, прошло. Из бани я в десять вернулся. Ну пока самовар сгоношил, лучину опускать стал, тут он меня и окрикнул.
«Полтора часа,— прикинул в уме Иван.— Значит, примерно в двадцать два двадцать. Видимо, в это время и убивали Галю. Наверное, Старостин что-то заметил. Но почему он не стрелял? Почему не прибежал сюда? Может быть, сейчас он гонится за убийцами? Чушь. Я приказал ему идти на помощь Когуту. Куда же он делся?»
Не находя ответа на эти вопросы и не желая посвящать в них Когута, Иван решил спросить у Данилы Романовича о вчерашнем запахе дорогих папирос, но в этот момент зазвонил линейный телефон.
— Ваши запросились с полустанка,— сообщил дежурный.— Через станцию пропустим с ходу. Ждите минут через восемь.
Иван взглянул на часы. «Здорово поднажали,— мелькнуло у него в голове.— На двадцать минут раньше срока».
И действительно, не прошло и десяти минут, как паровоз, весь окутавшись паром, с громким шипением затормозил против домика Когутов. Из единственного вагона выскочил такой же высокий, как и Полозов, человек в меховой кожаной куртке и помог спуститься со ступенек полному светловолосому толстяку в добротном ватном пальто с маленьким чемоданчиком в руках.
— Горин,— представился Ивану человек в кожанке.— По заданию Могутченко,— добавил он, знакомя Ивана с усатым толстяком.— Врач Шубин.
Полозов повел прибывших в домик, объясняя по дороге, где находится баня, в каком положении он видел тело Гали и как исчез посланный в дозор боец Старостин, которого сейчас ищут. Горин, дойдя до крылечка, огляделся, посмотрел на усыпанное крупными звездами черное небо и сказал:
— Пожалуй, подождем рассвета. Ни снегопада, ни оттепели не предвидится. Как вы думаете, Виталий Викентьевич?
— Для меня, конечно, удобнее делать вскрытие днем,— отдуваясь, ответил толстяк...— Но сейчас я должен посмотреть тело.
— Следы не затопчут?— спросил Ивана Горин, когда они втроем шли около тропинки, ведущей к бане.
— Некому,— ответил следователю Иван.— Кроме того, я выставил два поста.
— Очень хорошо,— одобрил Горин.— Прекрасно справились с задачей, товарищ командир взвода.
Доктор Шубин наклонился над телом Гали, внимательно оглядел ее лицо и, негромко произнося раздельно каждое слово, сказал:
— Мертва. Задушена. Руками.— Затем, взяв руку покойницы за кисть, несколько раз согнул и разогнул ее в локте и осторожно опустил на пол. Выпрямившись, он взглянул на Горина.— Преступление совершено не более двух часов тому назад. Вам это может пригодиться.
— Безусловно,— кивнул Горин.— Остальное вы считаете возможным отложить до рассвета?
— Конечно. Вскрытие только подтвердит то, что я вам уже оказал.
«Не более двух часов,— подумал Полозов, услышав слова врача.— Как раз в тот момент, когда Старостин кричал что-то Когуту. Значит, Старостин видел убийц. Теперь главное — разыскать Старостина».
Все трое, закрыв двери бани, направились в дом. Горин начал разговор с Данилой Романовичем, а доктор Шубин, послушав несколько минут, прикорнул на топчане, подложив под голову свой чемоданчик.
Горин оказался опытным следователем. Попросив Полозова записывать показания Когута, он повел допрос так, как будто это было не следствие, а участливый разговор человека, сочувствующего другу, попавшему в беду.
Уже с первых слов допроса Иван убедился, что о Когуте он знал все-таки мало. Прежде всего оказалось, что Даниле Романовичу не далеко за пятьдесят, как считал Иван, а всего сорок шесть лет. Старила его необычная могучесть, густая староверческая борода и, конечно, пережитое в годы гражданской войны. И Галине, оказалось, не двадцать три, а все тридцать. О своем прошлом Данило Романович говорил довольно подробно. Да, он из богатой семьи. В селе под Красноярском у них было большое хозяйство и, кроме того, в тайге хорошая заимка. Всего их три брата, живших нераздельно. Всем верховодил старик-отец, умерший уже после гражданской войны. Между братьями ладу не было. Старший Павел тянулся в верха, выслужил офицерский чин и революцию принял с ненавистью. Наступал с Колчаком до Урала, отступал с интервентами до Тихого океана, да там где-то и сгинул. Младший Сергей во всем шел наперекор старшему брату. Еще в шестнадцатом году он путался с анархистами, но затем, круто и бесповоротно порвав с ними, стал большевиком. Сейчас он где-то за границей. Большие дела вершит. Раза три-четыре в год письма присылает. Сам Данило Романович сначала пытался примирить всех—«свои же люди, думал, договоримся», но увидел, что все вокруг пошло в раскол, в начале гражданской войны повернул на дорожку младшего брата. О своих партизанских делах Когут сообщил очень коротко:
— Был. Воевал. Говорят, неплохо воевал, награжден два раза.— Затем, подумав, добавил:— Об этом уже все записывали и когда пенсию давали, и до этого еще...
Иван рассчитывал, что Данило Романович так же откровенно будет говорить и об убийстве Галины. Однако едва разговор зашел о сегодняшнем трагическом событии, как Данило Романович не то что замкнулся, но стал говорить только о том, что видел сам, что случилось с ним, не допуская никаких догадок и предположений.
— Кого вы подозреваете?— спросил Горин, выслушав все, что рассказал ему Когут о событиях прошедшего вечера.
— Не знаю, на кого и думать,— глядя на Горина безучастно, ответил Когут.— Никого из станционных подозревать не могу. Со всеми у нас было все по-хорошему. Да и мало кто до нас касался. На отшибе живем.
— Может, с лесорубами не поладили?
— Я, как начался сезон, ни одного лесоруба не видел. А Галина, та и вовсе, по хозяйству все. Нет, с лесорубами ничего ни плохого, ни хорошего у нас не было.
— Никто из лесорубов не заходил к вам в дом?— уточнил Горин, и Полозов понял, что у следователя есть какая-то ниточка, ведущая в лес, в артели крестьян, завербованных на лесоразработки.
— Никогда такого не было,— категорическим тоном ответил Когут и в первый раз с начала допроса посмотрел на Полозова. Иван ответил ему невозмутимо-безразличным взглядом.
— Интересно, есть ли здесь в лесосеках рабочие, приехавшие из Сибири?— не обращаясь ни к кому конкретно, спросил Горин.
Когут ничего не ответил, но Иван понял, что этот вопрос неприятен Даниле Романовичу. Не дождавшись ответа от Когута, Горин взглянул на Ивана.
— Вы не интересовались этим, товарищ Полозов?
— А чего здесь делать сибирякам,— не дав открыть Ивану рта, ответил Когут.— В Сибири, паря, тайга-матушка на тыщи верст. Работы всем хватит.
— Да, конечно,— согласился Горин.— Вряд ли лесорубы из Сибири поедут сюда на работу. Но может быть, случайно кто-либо?