На влажной земле, где тень была наиболее густой, отчетливо проступали отпечатки ног (некоторые были оставлены босыми ногами, другие – ботинками), однако я шел по ним не больше одного ярда, не будучи уверенным, что это не наши собственные следы с прошлой ночи. Я заглянул в каждую хижину, но не нашел в их наружности ничего подозрительного. Конечно, я не вскарабкался ни на один из полудюжины чердаков, поскольку лестниц не было, и поблизости – ни намека на приставную лестницу. Однако открытые люки, которые на них вели, были так густо затянуты паутиной и грязью, что казалось невероятным, чтобы за все эти годы кто-нибудь сквозь них пролез. Не обнаружив признаков обитания, будь то человеческого, или потустороннего, я, наконец, повернул к дому, философски пожав плечами и подумав, что ночные причуды Моисея-Кошачьего-Глаза – не моего ума дело.
В последующие несколько дней, находясь в передней части дома, мы слышали лишь слабые отголоски волнения, хотя я считаю, что главной темой разговоров между неграми, и не только в «Четырех Прудах», но и на соседних плантациях, был призрак, как прошлый, так и нынешний. Эти первые дни я провел в знакомстве с моим новым окружением. На ферме преимущественно занимались выращиванием лошадей, и полковник держал хорошо укомплектованную конюшню. В мое распоряжение была предоставлена верховая лошадь, и в сопровождении Рэднора я исследовал большую часть долины.
Мы наведывались в несколько домов по соседству, но чаще всего останавливались в одном конкретном доме, и причину я понял довольно быстро. «Мэзерс Холл», увитое плющом, беспорядочно нагроможденное строение из красного кирпича с белым орнаментом, частично в колониальном, частично в староанглийском духе, было расположено примерно в миле от «Четырех Прудов». В усадьбе прожили три поколения Мэзерсов, подрастало четвертое. Семья была огромной и состояла в основном из девочек, которые вышли замуж и переехали в Вашингтон, Ричмонд или Балтимор. Однако летом все они возвращались, привозя с собой своих детей, и дом становился средоточием веселья для окрестностей. Оставалась всего одна незамужняя дочь – девятнадцатилетняя Полли – самая бессердечная и очаровательная юная особа, которую мне, на свою беду, когда-либо приходилось встречать. Как это, должно быть, случается с детьми в большой семье, Полли была совершенно избалована, тем не менее ее очарования это нисколько не умаляло.
Во время моего приезда говорили, что, отказав всем мужчинам округа, достигшим брачного возраста, она теперь пытается сделать выбор между Джимом Мэттисоном и Рэднором. Была ли эта статистика преувеличена, не скажу, но как бы то ни было множество других претендентов на ее благосклонность молчаливо вышли из игры, и состязание явно продолжалось между этими двумя.
По-моему, будь я на месте Полли, я недолго бы решался. Рэд был самым привлекательным юношей, какого только можно было встретить: он происходил из одной из лучших семей округа, с перспективой наследования по смерти отца весьма приличного состояния. Мне подумалось, что девушке пришлось бы долго поискать, прежде чем она нашла бы столь же превосходного мужа. Но я удивился, узнав, что среди соседей не все придерживались такого мнения. Я был некоторым образом потрясен при известии, что репутация Рэднора далеко не идеальна. Мне сообщили с многозначительным подтекстом, что он «оказывает покровительство» своему брату Джеффу. Несмотря на то, что львиная доля в этих историях была явно преувеличена, постепенно мне стало ясно, что в некоторых из них было слишком много правды. Говорили в открытую, что Полли Мэзерс поступит намного лучше, если выберет молодого Мэттисона, ибо, хотя у него, возможно, и нет перспективы иметь столько денег, сколько у Рэднора Гейлорда, из них двоих он неизмеримо надежнее. Мэттисон был симпатичным и довольно грубым юным голиафом, но ни тогда, ни позже, в свете последовавших событий, мне не пришло в голову, что он в высшей степени одарен интеллектом. О нем говорили, что он занимается «политикой»: в то время он был шерифом округа и ясно сознавал важность этой должности.
Боюсь, что в характере Полли была изрядная доля кокетства, и она получала неизъяснимое удовольствие от ревности двух молодых людей. Всякий раз, когда Рэднору случалось навлечь на себя ее гнев, она мстила ему, адресуя свои улыбки Мэттисону; а если Рэд совершал какие-нибудь прегрешения, добродетельный молодой шериф вовсю старался, чтобы Полли о них услышала. В конце концов, они добились того, что он стал крайне вспыльчив.