– Это значит, – пожал плечами Рэднор, – что кто-то из них врет. Могу поклясться, что у призрака здоровый, человеческий аппетит. Нэнси напугана и верит собственной истории. Нет никакого смысла анализировать байки чернокожих: у них такое богатое воображение, что через пять минут они сами себе верят.
– Кажется, я могу вычислить привидение, – возразил я. – И это ваш драгоценный Моисей-Кошачий-Глаз.
Рэднор покачал головой.
– Моисею не нужно воровать кур. Он получает все, что пожелает.
– Моисей, – прибавил полковник твердо, – единственный человек на плантации, которому можно безоговорочно доверять.
Мы почти дошли до дома, как вдруг нас напугало несколько пронзительных криков и воплей, донесшихся из-за открытой лужайки, что отделяла нас от старых негритянских хижин. В следующее мгновение к нашим ногам бросилась бившаяся в конвульсиях старуха, чье лицо дергалось от ужаса.
– Призрак! Призрак! Он делает знаки, – было все, что мы смогли разобрать среди ее стонов.
Остальные негры высыпали из кухни и исступленно окружили извивающуюся женщину. Моисей, я заметил, был среди них, – на сей раз он хотя бы мог доказать свое алиби.
– Эй, Моисей, живо! Принеси нам факелы, – позвал Рэднор. – Мы притащим сюда этого призрака, чтобы он сам за себя ответил. Это тетя Сьюки, – добавил он, обращаясь ко мне и кивая на лежащую на земле женщину, чьи судороги стали уже стихать. – Она живет на соседней плантации и, наверное, решила пойти по лавровой тропинке вдоль хижин, чтобы срезать путь. Ей под сто лет и она сама почти ведьма.
Подковылял Моисей с факелами – просмоленными сосновыми сучьями, какими обычно пользовались ночью на охоте за опоссумами, – и он, я и Рэднор направились к хижинам. Я заметил, что ни один из негров не вызвался помочь; также я заметил, что Моисей пошел впереди, издавая низкий завывающий звук, от которого у меня по спине подирал мороз.
– Что это с ним? – спросил я затаив дыхание, поглощенный скорее негром, чем призраком, которого мы пришли разыскивать.
– Так он обычно охотится, – засмеялся Рэднор. – В Моисее масса достоинств, к которым тебе придется привыкнуть.
Мы довольно тщательно обыскали всю территорию покинутых жилищ. Три-четыре наиболее просторные хижины использовались в качестве хранилищ для фуража, остальные пустовали. Мы заглянули в каждую из них, но не обнаружили ничего более устрашающего, чем несколько летучих мышей и сов. В тот момент я не придал этому особого значения, но позже я вспомнил, что одну хижину мы исследовали не столь тщательно, как остальные. Моисей уронил факел, как только мы вошли, и, замешкавшись при попытке вновь засветить его, мы отнеслись к осмотру интерьера несколько небрежно. Как бы то ни было, в тот вечер мы не нашли привидения, бросив, в конце концов, наши поиски, и вернулись домой.
– Я подозреваю, – засмеялся Рэднор, – что в действительности делающий знаки призрак старой тети Сьюки – ничто иное как помахивавшая хвостом белая корова.
– Это, пожалуй, мысль, если учесть предыдущий эпизод с курицей, – заметил я.
– О, это еще не конец! Мы будем получать привидение на завтрак, обед и ужин все время, пока ты пробудешь у нас. Если черномазые начинают что-то видеть, они будут продолжать в том же духе.
Когда в тот вечер я поднялся наверх, Рэд шел за мною по пятам, чтобы убедиться, что у меня есть все, что нужно. Комната представляла собой огромное помещение в четыре окна, всю мебель в которой составляли кровать с балдахином и платяной шкаф красного дерева размером с небольшой дом. Поскольку по ночам все еще было прохладно, в камине громко трещали дрова, придавая некоторую веселость унылым апартаментам.
– Это была комната Нэн, – неожиданно сказал он.
– Комната Нэн! – эхом отозвался я, оглядывая мрачное помещение. – Тяжеловато для девочки.
– Действительно, малость сурово, – согласился он, – но, думаю, когда она здесь жила, все было по-другому. Ее вещи упакованы и убраны на чердак. – Он взял свечу и подержал ее так, чтобы она осветила лицо на портрете над каминной полкой. – Это Нэн, изображенная, когда ей было восемнадцать.
– Да, – кивнул я. – Я узнал ее, как только увидел. Она была такой же, когда я ее знал.
– Он висел раньше внизу, но после ее замужества отец велел перенести его сюда. Он держал дверь на замке, пока не пришло известие о ее смерти, тогда он сделал из нее комнату для гостей. Сам он здесь не бывает, – не может смотреть на портрет.
Рэднор говорил отрывисто, но с глубоко затаенной горечью. Я понимал, что он горячо переживает по поводу этой темы. Сказав несколько бессвязных слов, он довольно резко пожелал мне спокойной ночи и оставил меня наедине с воспоминаниями об этом доме.