— Ты заслуживаешь лучшего, чем такой инвалид, как я.
Пожалуй, Стэникэ прав. Выйдя замуж, она попадет в другой круг. Если они не поладят, всегда можно развестись, Тити на это согласится. Увлекшись этой перспективой, Джорджета стала приветливее с Тити. А тот, выучив наизусть урок, полученный в первом браке, торжественно объявил, что предлагает ей руку и сердце.
— Что? — спросила развеселившаяся Джорджета. Тити, весь в поту, повторил предложение.
— А что говорят ваши родители?
Теперь Тити, уверенный в благожелательном отношении Аглае, решился ничего не делать тайком.
— Мои родители это одобряют. Только надо, чтобы они с вами познакомились.
Джорджета засмеялась. Рассудок подсказывал ей, что она делает глупость, но странное чувство толкало ее на неверный путь. В один прекрасный день она позволила Стэникэ и Тити отвезти ее к Аглае. Феликс об этом ничего не знал. Симион принял Джорджету с распростертыми объятиями и сказал апостольским тоном:
— Будь благословен твой приход на Масличную гору! Удивленная девушка вопросительно посмотрела на Стэникэ, но тот повел ее дальше. Аглае с подчеркнутым вниманием, словно опасаясь обмана, оглядела Джорджету с ног до головы. Зато Аурика впала в экстаз.
— Ах, как вы красивы, домнишоара! — воскликнула она. — Мама, это будет счастьем для Тити.
Аглае допросила Джорджету обо всем, прозрачно намекнула, что ее невестка должна быть порядочной девушкой, а не развратницей, выпытывала, есть ли у нее приданое. Стэникэ проявил необычайное присутствие духа, он лгал, отвечал за Джорджету, приукрашивал факты, генерал в его устах превратился в «дядю генерала», шантан — в театр. Джорджета являлась чудом благоразумия, выдающейся актрисой, которая вместе с Тити создаст типичную артистическую семью. Джорджета после такого допроса пожалела о своем визите, хотя и испытывала странное удовольствие от того, что к ней относятся серьезно, вводят ее в семью, целуют в щеку. Она как бы играла в неизданной пьесе. Тити с мрачным видом, который предвещал бычье упрямство, так хорошо известное Аглае, заявил:
— Мама, я хочу жениться на домнишоаре Джорджете.
— Милая, не я выхожу замуж, а он женится, — сказала Аглае. — Вы ему нравитесь — его дело. Будьте счастливы, это самое главное. Я не спрашиваю, кто вы и откуда пришли.
В безразличии Аглае таилось жало, которое укололо Джорджету, и именно поэтому она решила во что бы то ни стало переменить свое положение. После этой встречи Стэникэ принялся раздувать пламя с обеих сторон. Джорджета, говорил он в одном месте, имеет приданое, кое-какие деньги (что было правдой) и генерала-покровителя. Тити, говорил он в другом, получит дом и некоторую сумму денег — что опять-таки было правдой. Аглае так свыклась с мыслью об этой женитьбе, что, хотя неизвестно какими путями, узнала кое-что о Джорджете, начала одобрительно относиться к сватовству Тити. Она гордилась, что в их семью войдет «артистка». Тити разумный мальчик, он слушает маму. Стоило кому-нибудь хоть немного усомниться в порядочности Джорджеты, как Аглае язвительно заявила:
— Лучше девушка, которая раньше любила, меняла мужчин, а теперь притихла и сидит дома, чем эти распутницы под маской святоши. Мне она нравится. Я виню не ее, а мужчин, которые кружат головы красивым девушкам.
— Мама, какая она красивая!—в восторге восклицала Аурика. — Почему я не родилась такой же?
Она решила брать у Джорджеты уроки кокетства. Таким образом, пока Джорджета упивалась мечтами о семейной жизни, семья Туля превозносила женщин полусвета.
Наконец Феликс узнал из уст Стэникэ об этой истории.
— Тити убил бобра, — сказал Стэникэ Феликсу. — Он женится на Джорджете. Первоклассная девочка!
У Феликса потемнело в глазах. Он и сам не понимал, почему это его так задело, ведь, в конце концов, Джорджету он не любил, и их связь никого ни к чему не обязывала. Но в отсутствие Отилии он отчасти перенес на Джорджету свою склонность к дружбе с женщинами. Он считал гнусным, что такая умная, хотя и легких нравов девушка, как Джорджета, может бросить взгляд на Тити и тем самым как бы сравнить Тити с ним, Феликсом. Его унизили, он снова обманут в своих чувствах. Обдумав все хорошенько, Феликс сознался себе, что он ревнив и завистлив, что он злится на Тити. Сперва он решил, что разумнее всего не вмешиваться в это дело. Однако затем он увидел, что сложившееся положение тяжелее, чем могло показаться на первый взгляд. Он не в силах был бы смотреть в глаза Тити и остальным, он считал бы себя в заговоре с Джорджетой. Она являлась его любовницей и, несомненно, продолжала бы оставаться ею и дальше, ибо он не мог предположить, что отныне она станет неприступной. Со всех точек зрения этот брак выглядел нелепым. И Феликс, мужское самолюбие которого было уязвлено, тотчас же сумел уверить себя, что он обязан открыть Джорджете глаза. Обвинив девушку в недостойном молчании (она в свою защиту говорила, что ничего еще не решено й что все это болтовня Стэникэ), он спросил ее: