Было ясно, сколь бы это ни казалось нелепым, что в голове у Аглае засела идея, которую отчасти в шутку, отчасти всерьез выразил Стэникэ. Но как бы там ни было, этот вариант представлялся Аглае слишком отдаленным, и потому она стала принимать у себя в доме различных старух, тайно занимавшихся сводничеством, и с огромным удовольствием представляла им Тити.
— Мама, — заявила как-то раз Аурика, — ты заботишься о женитьбе Тити больше, чем о моем замужестве!
— А ты что же хочешь, чтобы я повесила тебя на шею какому-нибудь мужчине? Можешь делать все, что тебе вздумается, только помалкивай.
Аурика всхлипнула в носовой платок, но тут же затихла и вновь погрузилась в свои эротические грезы.
Не было никакого сомнения в том, что Аглае хотела возобновить добрые отношения с дядей Костаке. Стэникэ было поручено начать переговоры.
— Нехорошо, — говорил он Костаке, — когда родственники ссорятся между собой. Вы знаете, что об этом уже толкуют люди. К тому же вы в таком возрасте! Рука руку моет, а обе вместе — лицо. Избави бог, вдруг у вас в чем-нибудь возникнет необходимость, понадобится помощь, вдруг заболеете. А мы тут как тут, мы вас не оставим, можете не беспокоиться. Ну кто лучше, чем сестра, может угадать желания брата? Ну, посердились и хватит, все это пустяки. Не стоит из-за детей заходить слишком далеко. Может быть, вина и не ваша, вполне согласен. Я даже признаю, что ошибку допустила теща. Она не должна была оскорблять Отилию. Но видите ли, она теперь одинока, несчастна, дядя Симион болен, подумайте сами.
Дядя Костаке иронически взглянул на Стэникэ и наконец проговорил:
— И... и что же ты хочешь от меня? Зачем суешь нос не в свое дело?
Эти слова сбили Стэникэ с толку. Испугавшись, как бы ему самому не поссориться со стариком из-за распри, к которой он не имел никакого отношения, он тут же переменил разговор.
Аглае как-то остановила на улице Феликса, хотя он после происшествия с Тити не переступал порога их дома, давая этим понять, что сердится. Она спросила его о здоровье, невинно удивилась, почему он не заходит, справилась о его делах, о самочувствии Костаке, поинтересовалась, хорошо ли они с дядюшкой Костаке питаются и заботится ли о них Марина.
— Видишь ли, — сказала она совершенно неожиданно, — Отилия была немного рассеянна, но на ней держался весь дом. Она давно не писала?
Однажды в доме Костаке появилась Аурика. Сладким, вкрадчивым голосом она сообщила, что Аглае хочет «что-то» сказать Костаке и просила его зайти после обеда.
— Ну, говори! — сказал старик.
— Я не знаю, — защищалась Аурика. — Это мама хочет с вами поговорить.
— Пусть она скажет тебе, чего ей нужно, а там видно будет, — ответил Костаке, моргая.
Аглае стала уделять много внимания своему здоровью. Она вообразила, что у нее ревматизм, какие-то явления артрита, и узнала, что лечение иодом теперь, в теплое время года, было бы весьма подходящим, особенно в виде впрыскиваний. Доамна Иоргу, лечившаяся подобными уколами, поведала ей, что Вейсман, хотя и молод, делает их хорошо и дешево. Ей рекомендовал его один врач, прибегавший к его помощи. Аглае была вынуждена вызвать через Феликса Вейсмана и вернуть ему деньги, которые он потратил на извозчика. Все же она уговорила его удовольствоваться только пятью леями, потому что, втолковывала она ему, он молод и как бы совершал прогулку на извозчике, к тому же сделал доброе дело, помог больному старику. Беседуя с Вейсманом, который чисто профессионально сводил разговор к Симиону, Аглае избегала упоминать имя мужа и специально выбирала слова, чтобы дать понять, что между нею и стариком нет ничего общего. Когда Вейсман предложил навестить Симиона, Аглае ответила:
— Как хотите! Можете это сделать из жалости к несчастному.
Ее отношение к Симиону, как заметил Вейсман, сводилось к фразе «Чем так, лучше смерть» или, в другом варианте: «И юноши умирают на заре жизни, а вот несчастного старика господь не может прибрать».
— Знаешь, ты только не сердись, — сказал Вейсман Феликсу, когда они оба ясным июньским утром прогуливались под руку по Шоссе Киселева, — но такой отвратительной женщины, как твоя тетка, я еще не видел.