— Она мне вовсе не тетка. Я даже не могу сказать, в каких родственных отношениях мы состоим. Почти ни в каких.
— Она просто баба, настоящая стерва, могу поклясться. Муж ее спятил бы и без всякой болезни. Теперь он счастлив, окруженный ангелами. И это не частный случай. Так будет совершенно неизбежно — подчеркиваю: не-из-беж-но — со всяким, кто женится. Моногамный брак, — Вейсман вновь сбился на парадоксы, в которые верил,— это фальшивый, противоречащий природе институт. Зоология нас учит, что самец никогда не фиксируется, разве только на краткий период. Мужчина, живущий с одной женщиной, фактически теряет мужское начало. Несколько лет, самое большее до тридцати, пока женщина ощущает сексуальную потребность, жена является существом, которое может быть грациозным и покорным. Потом, против общего мнения, женщина становится холодной и деспотичной. Исчезнувшая сексуальность оставляет после себя, как и потухший огонь, тяжелый дым: социальные амбиции, неравную любовь к детям, скупость. Большое число так называемых деловых мужчин не что иное, как невольные жертвы своих жен, достигших того возраста, когда у женщин начинают расти усы и волосы на ногах — признак регресса органов внутренней секреции. Самую изысканную девушку ты можешь любить, можешь прославлять, но если хочешь, чтобы она осталась неизгладимой в твоей памяти, беги от нее. В античном мире только куртизанка была по-настоящему уважаемой. Моя возлюбленная, о которой я тебе говорил, была интеллектуальная девушка, то есть обладала зрелым умом, она понимала, какой крах ожидает ее, и хотела, чтобы мы покончили с собой. Женщина, какая бы она ни была, если она любит мужчину, она бежит от него, чтобы остаться в его памяти светлым видением. Отилия, должно быть, умная девушка. Из того, что ты мне говорил, я заключаю, что она тебя любит.
Феликсу было неприятно, что имя Отилии упоминается другим. И вообще весь этот разговор, касавшийся столь интимных вопросов, ему не нравился, и он опустил голову. Его забавляла запальчивость, с какой Вейсман излагал свою антиматримониальную теорию, но осторожность не позволяла ему верить в нее. Живость товарища увлекла его поначалу, так же как и его проповедь, и перед лицом столь неистово развиваемой теории он сам себе показался мальчишкой. Однако теперь, когда он тщательно все обдумал, ему стало казаться, что Вейсман говорит банальности. Весьма деликатно он высказал ему это.
— В сущности, ты излагаешь то, что так часто говорится в шутку, только у тебя получается более остроумно: не женись на женщине, которую любишь. Но прав ли ты, спрашиваю я себя. Моя так называемая тетка, Аглае, является, таким образом, продуктом семьи. Но ведь и брат ее, дядя Костаке, мой опекун, так же жаден и лишен родственных чувств. Меня удивляет, что все здесь в Бухаресте, как я вижу, лишены чувства кровного родства. В семье, в которой я живу, один подстерегает другого и считает каждого способным ради денег на любую подлость. Я не могу вообразить любовь без постоянной близости любящих. Что любовь постепенно превращается в нечто иное, это я признаю. Но существует инстинкт брака, и потому-то все, кто исповедует твою теорию, в конце концов все-таки женятся.
Вейсман выпустил руку Феликса и быстро повернулся к нему:
— Готов расписаться в ложности того, что ты сказал. Здравый смысл твоих слов изобличает принципиальное и ловко скрытое заблуждение. Существуют укоренившиеся привычки, которые заменяют инстинкты. Дай возможность закону устраниться из области любви, и ты увидишь, как исчезнет и инстинкт.
Вейсман, любитель жарких споров, ожидал ответной реплики. Но у Феликса не было никакого желания дискутировать на эту тему. Буйная зелень и ясное небо придали его мыслям совсем иное направление. Он спрашивал себя, где теперь находится Отилия, что она делает, о чем думает. В душе у Феликса царила полная безмятежность, и мания Вейсмана теоретизировать по всякому поводу глубоко удивляла его. Он любил Отилию, это вне всяких. Но ему даже в голову не приходило проверить, что же лежит в основе этого чувства, отдать себе отчет в том, есть ли смысл вообще любить девушку. Благодаря воспитанию и книгам, прочитанным им до сих пор, он считал, что любовь — это такое чувство, которое у всех людей ищет одинакового воплощения в браке. Слова Вейсмана казались ему каламбурами из журнала «Муравей». В душе Феликса прочно укоренились весьма твердые принципы. Придумав какой-то предлог, он расстался с Вейсманом, вернулся домой и заперся в своей комнате. Спор пробудил в нем воспоминания об Отилии. Для него существовал только один вопрос: любит ли она его. В этом он все больше и больше сомневался. Но у него не было никаких сомнений в том, что он любит Отилию и имеет право ее любить, что бы там ни случилось через десять-двадцать лет в силу изменчивости женской натуры. Поэтому, чтобы укрепить себя самого в торжестве этого чувства, он взял ручку и написал в тетради: