Феликс не знал, как отнестись к подобным заявлениям. Его все это не интересовало, и он спросил, чтобы только поддержать разговор:
— А теперь что вы делаете?
Стэникэ внимательно огляделся по сторонам, хотя это было совершенно излишним, потом зашептал Феликсу на ухо:
— Хочу уговорить тещу дать мне в долг. Я научил Олимпию, как воздействовать на нее: пусть скажет, что ей немедленно нужно сделать аборт. Деньги, отданные в долг родственникам, — это пропащие деньги. А я немножко восполню то, что потерял.
Наконец Феликс избавился от Стэникэ. Поскольку тот беспрерывно курил, в комнате стоял дым, словно туман в лесу. Он открыл окно, и дым стал выходить густыми клубами. От окурков, расплющенных о чернильный прибор, пахло жженой бумагой. Феликс выбросил их в печку. Чтобы немного проветриться и дать отдохнуть голове, он спустился вниз. Но на улицу он не пошел. Его потянуло в комнату, где стоял рояль. Там все было так, как оставила Отилия. Ноты, брошенные на полу, рассыпанные на крышке инструмента, забытые на пюпитре, были покрыты пылью. Какие-то высохшие цветы вот уже несколько месяцев лежали на рояле. Феликс поднял крышку и хотел было дотронуться до клавишей, как услышал голос Стэникэ. Тот находился в соседней комнате и ораторствовал перед дядей Костаке:
— Клянусь честью, она вышвырнула его, как собаку. Даже рубашки у него нет. Я краснею от стыда, потому что как бы там ни было, а я ему зять. Я встретился там с одним студентом-медиком. Может быть, вы, как свояк, послали бы сотню лей, чтобы смыть семейный позор? Я сделал все, что мог. Дайте мне деньги, и я отнесу их туда.
Феликс понял, что Стэникэ говорит о Симионе. Он услышал, как дядя Костаке проворчал:
— Какой стыд — с его-то пенсией...
— Правда, правда, — продолжал Стэникэ. — Я ведь знал, что вы человек богобоязненный и дадите ему денег. V. — Уж это я сам решу. Пошлю Феликса, не беспокойтесь.
— Эх! — разочарованно вздохнул Стэникэ. Феликс испугался, что Стэникэ может сказать о нем что-нибудь язвительное. Чтобы предотвратить возможную глупую выходку со стороны Стэникэ, он положил руки на клавиши и начал разбирать страницу из «Испанских безумств» Арканджелло Корелли. Захваченный на месте преступления, Стэникэ вышел из комнаты Костаке и молча направился к выходу, жестом упрекнув Феликса за то, что тот испортил ему все дело. Феликс продолжал играть пьесу, оставленную на пюпитре самой Отилией перед отъездом. В высокой и почти пустой комнате рояль звучал гулко, рождая во всех углах эхо. Смеркалось. Феликс вспомнил, как Отилия сидела на стуле, поджав под себя ногу, то и дело встряхивая падающими ей на уши белокурыми волосами, как ее быстрые пальцы бегали по клавишам, а она в это время вполголоса напевала музыкальную фразу. Он попытался придать своим рукам такую же беглость, чтобы испытать то состояние духа, какое испытывала девушка, но не смог. Феликс не был хорошим пианистом. Он быстро захлопнул крышку, струны внутри еще рокотали некоторое время, словно это стонала под ветром заиндевевшая ель, потом все завершилось легким писком, и Феликс с удивлением увидел, как маленький испуганный мышонок бросился от рояля.
«Я изгнал духа музыки», — подумал он и вышел из комнаты.
Гуляя по городу, Феликс больше обычного размечтался об Отилии. У него было какое-то смутное предчувствие, словно что-то должно было произойти. По ассоциации он вспомнил Джорджету. Мысль, что он мог бы зайти к ней показалась ему в данный момент совершенно нелепой. Странная фамильярность генерала, его назойливая снисходительность — все представилось ему каким-то мутным и унизительным, а сочувствие Джорджеты и генерала к его любви к Отилии выглядело в высшей степени смешным. Нет, незачем ему больше ходить к Джорджете. Пусть даже Отилия забыла его, он будет одному себе обязан этим актом очищения. Он должен доказать, что может быть постоянным и верным, и даже если Отилия предала его, у него останется горькое удовлетворение, что он все-таки выше ее.
Стэникэ весьма высокопарно сообщил, что благодаря протекции его к осени назначат в магистрат, на первых порах куда-нибудь в провинцию. Он устал, заявил он, и хочет отдохнуть от семьи, неопределенность и нужда измучили его. В провинции он заведет себе маленькое хозяйство и будет наслаждаться тишиной. По его словам, блестящие карьеры всегда зарождались в провинциальной глуши. Там не такая сильная конкуренция, а достоинства обнаруживаются быстрее. В столице идет крупное сражение, и будь ты даже гением, все равно трудно выбиться. Лучше, как гласит народная мудрость, быть головой у хвоста, чем хвостом при голове. Но он вовсе не собирается исполнять свои обязанности спустя рукава, как многие румыны. Легкомыслие — это национальная болезнь, из-за которой мы не движемся вперед. От чиновника магистрата требуются познания в различных областях: в психологии, политических науках, медицине. Особенно в медицине. Стэникэ попросил у Феликса трактат или что-нибудь в этом роде, как он выразился, синтетическое, подходящее; для чиновника магистрата, желающего завершить свое общее образование. Феликс, думая, что это его заинтересует, дал ему краткое руководство по психиатрии — довольно старый учебник, в котором авторы настойчиво ставили вопрос об ответственности. Стэникэ, полистав это руководство, прослыл в глазах Аглае и остальных членов семьи ученым, а Феликсу признался, что он уж слишком старая лошадь, чтобы превращаться в школьника. Подобные вещи, по его мнению, нужно хватать с пылу с жару, прямо из уст профессора. В один из дней Феликс был неприятно удивлен, увидев Стэникэ на лекции, которую тот благоговейно слушал. Явился он с Вейсманом. Вполне понятно, что Стэникэ не проявлял особого усердия и не имел никаких серьезных намерений, но он через каких-то людей, которых знал, как видно, раньше, познакомился несколькими студентами и студентками старших курсов. Он уверял, что чувствует себя гораздо лучше среди молодежи и стремится наверстать бесплодно потерянные годы. И вот однажды после обеда, когда Феликс сидел, уединившись, в своей комнате и читал, перед ним неожиданно вырос Стэникэ.