— Посмотри, Лили, — сказал он, — вот это я!
Он указал на фотографию застенчивого подростка, опрятного, с прилизанными, разделенными на косой пробор волосами, в коротких, чуть ниже колен, штанишках и сюртуке, как у взрослого мужчины.
— Дядя, а ты был миленький, — сказала девушка.
— Хе-хе! — напыжился Стэникэ. — Кое-что я все-таки собой представлял.
Стену напротив окна сверху донизу занимали полки, на какие обычно укладывают хлеб в булочных. Если бы они не были прикрыты старыми лоскутами кашемира тяжелыми вышивками, можно было подумать, что только что перенесли прямо из лавки. Полки были застав лены чашками, стаканами и разной кухонной утварью, которой давность и материал придавали вид если не предметов роскоши, то по крайней мере музейных экспонатов. Действительно, кастрюли казались огромными медными котлами, а их конические крышки были похожи на щиты. Бесконечные медные подносы, вложенные один в другой кувшины, кружки, причудливые ступки — все это, медное и латунное, превращало полку в музейную витрину. Ту же стопками стояли тарелки с тонким черным рисунком тушью, напоминавшим литографию. На одних были изображены летящие фазаны и бабочки, сидевшие на листьях розы. На фабричной марке этой серии значилось: «Азиатский фазан». На нескольких десертных тарелках, прекрасных, словно кружевных, было нарисовано озеро, по которому плыла ладья, украшенная орнаментом в стиле рококо. Несколько английских матросов в костюмах 1820 года гребли длинными, как на галере, веслами и, кроме того, толкали ладью шестом на манер венецианцев. На ладье возвышалась китайская беседка. Вместо кувшинок по озеру плавали розы. Ладья направлялась к фонтану в стиле рококо, возле которого сидел хмурый Нептун, увенчанный короной и похожий на карточного короля. В глубине виднелась лужайка на английский манер и замок. Статуя, изображавшая какого-то человека в рединготе, простирала руку в сторону лужайки. Венецианский мостик вел от лужайки на островок, где стояла церковь, выдержанная в готическом англиканском стиле. Эта серия тарелок называлась «Пейзаж с фонтаном». Несколько слов на арабском языке, написанных под рисунком, Стэникэ так и не мог расшифровать. Были там и другие тарелки, более новые и грубые, но такие же необычные. На них вместо роз были изображены пестики зеленоватых цветов лавра. По лагуне плыло некое подобие гондолы, в которой сидели матросы с рыболовными снастями в руках, смахивавшие на краснокожих. Лагуну окружали огромные снежные горы, быть может, это даже была не лагуна, а фиорд. Тяжелые тучи громоздились вокруг полной луны. А на острове огромная готическая церковь с русскими куполами вздымала вверх белые от лунного света витражи и черные стены среди необычайно пышной растительности, совсем не соответствующей тому холоду, каким веяло от пейзажа. Другие тарелки были так разукрашены яркой берлинской лазурью, что напоминали огромные ирисы. Стоявшие на полках всевозможные сосуды для питья были еще более причудливыми. Стэникэ разглядывал их, взвешивая на ладони.
— Посмотрите, как делались подобные вещи в старину! — произнес он тем же тоном, что и в прошлом году при тех же обстоятельствах.
У Агриппины уже давно не было ни одного полного сервиза из хрусталя, но сохранилось по нескольку предметов от каждого. Имелись, например, тяжелые бокалы, словно вырезанные из одного куска, с отшлифованными гранями, толстые стаканы с глазками на стенках, наподобие пчелиных сот, хрустальные кубки, похожие на бомбы. Разукрашенные цветами и решетками и напоминающие своей формой ананасы, они казались скорее произведениями ювелира, чем стеклодува. Самые красивые из них покоились на массивной хрустальной подставке в форме классического овала. Поднимаясь на тонкой ножке, они раскрывались в виде лилии. На всех восьми лепестках были выгравированы хрустальные розы. Тонкие красноватые линии покрывали весь бокал, оттеняя грани и повторяя причудливые контуры филигранно вырезанных роз. Стэникэ не удовольствовался тем, что взвесил на руке бокалы, он еще понюхал их. Агриппина пользовалась ими как банками, храня в них все что придется: гвозди, веревочки, изюм, очищенные орехи. Бокалы, которые обнюхал Стэникэ, пахли толченым перцем и корицей. Большой сосуд со стеклянной крышкой, похожий на погребальную урну, который можно было бы назвать произведением скульптора, был наполнен гвоздикой.