— Тетушка Агриппина, — сказал Стэникэ, — я бы с удовольствием отведал того кушанья, которое ты готовила нам, когда мы были детьми, — греческого кушанья с толченым перцем.
— Какого такого кушанья? — проговорила Агриппина, и зрачок ее здорового глаза расширился.
— Эх, какого, какого! Берут фарш без жилок, но не прибавляют в него ни хлеба, ни яиц, как для котлет (Стэникэ с чувством причмокнул губами), туда кладут чеснок, нарезанный кусочками, соль, красный перец, толченый перец, тмин, добавляют немножко воды и варят.
— Не воды, Стэникэ, — прервала его богатая дама, — а бульону и сала.
— Совершенно верно. Я учил свою жену, но у нее ничего не выходит. Для этого необходимо обладать особым талантом, нужно родиться с чувством перца.
Девушки, сидевшие на постели, сморщили носы.
— Что? — подпрыгнул Стэникэ. — Вы привередниц чаете? Да вы знаете, что такое приправа? Вы ели когда-нибудь баклажаны с корицей?
— Боже! — оскорбились девушки.
— Нет, это вкусно, — сказала Агриппина, — Стэникэ все помнит. Наши деды всегда так готовили — на одном постном масле, только с приправами и в медных луженых кастрюлях. И ели больше рыбу и баранину. Баклажаны надо готовить вот как: очищают их, как и обычно, от кожицы, обдают водой, рубят и поджаривают в постном масле, кладут туда немножко мелко накрошенного луку, потом все это опускают в котел с водой, приправляют солью, перцем и всем, чем нужно: петрушкой, корицей ореховым маслом, как ели в старину, добавляют лимонного соку и ставят варить.
— А потом, — смакуя прибавил Стэникэ, — посыпают толченой корицей!
— Вот так едали мы, старики! — просто заключила Агриппина, грызя американские орешки.
Стэникэ продолжал перебирать посуду, стоявшую на полках. Теперь он рассматривал кофейные чашки.
Стэникэ не очень-то их переваривал, потому что хотя он и не был человеком особенно утонченным, однако притворялся «богемой», неудачником, пострадавшим из-за слишком тонкого восприятия жизни и любви ко всему прекрасному. Но девушки от четырнадцати до девятнадцати лет все были милы и симпатичны, потому что по своему воспитанию превосходили многих барышень из других семей, а кроме того, будучи по традиции недалекими, отличались скромностью. Лили, например, в своей соломенной шляпке с широкими полями была поистине грациозна, с волосами, каскадом ниспадавшими на плечи, черными глазами, сросшимися бровями и оливковым, как у гречанки, цветом лица. Это была почти Отилия, только смуглая и обещавшая превратиться в настоящую буржуазку.
Стэникэ еще некоторое время продолжал ощупывать Лили, от бедра до колен.
«Да! — прокомментировал он про себя. — Аппетитная у меня племянница! Счастье подлецу, который будет ею владеть. Красивые у меня родственники. Такими родственниками можно гордиться».
— Так что же, — продолжал он вслух, — ты уже присмотрела кого-нибудь? Погуляем на свадьбе?
Лили выслушала все это без тени смущения, как нечто вполне естественное, даже с некоторым оттенком гордости. Тоадер пояснил:
— Пока еще жениха не нашли, но найдем. Двое мне дали понять, что с удовольствием взяли бы ее в жены. Люди они порядочные, с состоянием, но староваты. Я ведь и об этом думаю. Шестнадцатилетней девушке не годится жить с сорокапятилетним мужчиной. Это теперь не принято. Домашний врач мне сказал, что это, знаешь ли, не очень-то хорошо для потомства. А я считаю, что женщина должна рожать детей.
— Ты совершенно прав, — согласился Стэникэ, снова прижимая к себе девушку, — старик — это плохо, но и юнец тоже нехорошо. Другое дело человек в расцвете лет, энергичный и опытный, вроде меня, Тоадер.
Стэникэ ничего особенного не думал, произнося эти слова, но тут вдруг ему в голову пришла коварная мысль.
«Какой женой была бы такая девушка, — сказал он себе, умышленно, из щепетильности не называя имени.— Эта наша гречаночка, здоровая, без всяких кривляний. А какое у нее состояние! Боже, зачем ты сделал меня ее дядей!»
— А мы, — продолжал Тоадер, — и не думаем только о богатом человеке. Приданое я за ней даю приличное. Я предпочитаю человека бедного, но желающего работать, которого я мог бы держать в строгости и ввести в мукомольное дело. Он и сам составит себе состояние.
Как видно, Тоадер допускал «бедного молодого человека», но только в мукомольном деле или в другой отрасли сельскохозяйственной промышленности. У Стэникэ, словно молния, мелькнула мысль, но вслух он ее не вы сказал: «Разве митрополит не может дать разрешений на брак между племянницей и дядей? Подумаешь — дядя, когда на карту поставлено великое дело: сохранение семейной силы, консолидация крови! В конце концов, что за важность, если девушка — дочь моего двоюродного брата? Что ж тут такого? Кровь-то ее не стала чужой из-за брака родителей! В царствующих фамилиях это обычное дело. К черту все предрассудки, из-за них снижается рождаемость. Благодаря этому браку и ее деньгам я бы осчастливил родину, создал Великую Румынию».