— Иди назад, Фани! Зачем выходишь, когда не имеешь туфель? Что я могу сделать, если у тебя нет туфель? Что вы ищете, домнул? — обратился он к Феликсу, в то время как в дверях и окнах, выходивших на галерею, появились многочисленные лица.
— Я ищу студента Вейсмана!
— Хе-хе, есть такой Вейсман, есть, живет в том конце с теткой. Я могу позвать ее, потому что он ушел. Но он должен прийти. Конечно, он должен прийти.
Обрадованный, что не застал Вейсмана, Феликс запротестовал:
— Нет, не нужно!
— А как вас зовут, вы тоже не хотите сказать? Когда он придет, я передам ему. Конечно, я ему передам! Разве не могу я оказать такую услугу соседу?
— Передайте, что был его товарищ, Феликс, и просил прийти к нему домой как можно скорее.
— Считайте, что уже сделано, — сказал старик, провожая юношу вниз. — Может быть, вы хотите что-нибудь купить, может быть, мебель, может быть, платье, хорошие чулки, граммофонные пластинки? У меня есть возможность. Для вас я все достану.
Феликс отрицательно покачал головой. Опечаленный старик понизил голос:
— Я знаю, что вы ищете! Имеем прекрасных девушек, настоящих принцесс, родители у них померли, бедняжки.
Юноша ускорил шаги. Старик, потеряв всякую надежду, крикнул ему вдогонку:
— Знаете, сколько нас здесь живет? Нас здесь двести квартирантов, не сойти мне с этого места, и на всех один клозет!
Напуганный Феликс сел в поджидавшую его пролетку и махнул рукой извозчику, чтобы тот погонял. Он сошел на улице Рахова и быстро зашагал к дому. Во двор, который, как ему показалось, имел уже какой-то кладбищенский, безутешный вид, через открытые окна столовой доносились обрывки разговоров. Когда Феликс вошел, все сидели вокруг стола, играли в карты и болтали, окруженные завесой дыма, как будто ничего не случилось. Дядя Костаке на своем диване закашлялся, но лицо его казалось посветлевшим и почти здоровым. Сидевшая рядом с ним на стуле Отилия поправляла то пузырь со льдом, то одеяло, спрашивая шепотом, не лучше ли ему.
— Эх, проклятая карта, — воскликнул Стэникэ, бросая какую-то фигуру, — это все, что у меня есть. Всегда так бывает, когда играю с Олимпией. Играть с женой — плохая примета.
Настороженный Василиад сидел, покусывая костяной мундштук и прикрываясь веером своих карт. Временами он бросал вороватые взгляды на остальных.
— Втихомолку работает, жулик, — дружески поддевал его Стэникэ. — Ты — старая лиса, я тебя знаю. Вот уж целый час все выигрываешь. Ни за что ни про что получил денежки с дяди Костаке, а теперь нас обираешь.
— Стэникэ, не болтай! Играй, если играешь. Твой ход, — проговорила Аглае.
— Хожу, хожу, черт побери! Эту партию я проиграл. Хоть бы капельку повезло. Теперь мы все в руках моей тещи, она — золотой мешок. Я больше не играю.
Аурика захныкала:
— Ну почему же мы не будем больше играть? Что же еще делать? Ведь так скучно сидеть здесь и сторожить!
Стэникэ произнес тихо, одними губами:
— Ты сторожишь свое приданое, девочка. Теща осыплет нас деньгами, если... понимаешь меня?
Аглае сделала предостерегающий жест, призывая его быть осторожнее, но Стэникэ только сморщил нос — дескать, это неважно.
Молчаливая, суровая Олимпия стасовала карты и протянула колоду доктору Василиаду, чтобы тот снял. Игра началась снова, и разговор возобновился. Рассеянный Феликс не следил за беседой, но время от времени до него доносились обрывки фраз, и только по голосу он определял, кому они принадлежали, потому что игроки витали в клубах дыма, словно боги в облаках.