— Бедный папа, — растроганно проговорила Отилия. — Я знала, что он прекрасный человек! Мне не нужно ни бана, но, я рада, что он думает обо мне. Сегодня вечером я ему сыграю на рояле!
А дома Феликс сидел за столом, подперев голову руками. Перед ним лежала тетрадь, в которую он, размышляя, как и Паскалопол, об Отилии, записывал следующие строки:
«Я обидел Отилию, беспрестанно говоря ей о покровительстве и о деньгах. Не нужно так хвастать своим состоянием, которого я ничем не заслужил, и колоть людям этим глаза. Я должен вести себя скромно и сдержанно, чтобы не подчеркивать тяжелого положения Отилии. Я должен сказать ей правду, что мне необходимо ее присутствие».
XIX
— Не знаю, что и делать с этим Костаке, — говорила Аглае за столом, когда собрались все домашние, в том числе и Стэникэ. — Никогда я так не злилась, как сейчас. Завтра-послезавтра, избави бог, помрет, потому что чего другого и ждать, когда у человека уже был удар, а я совсем не знаю, в каком состоянии у него дела. Ресторан он продал Иоргу, а как поступил с деньгами? Куда он их дел? Может, положил в какой-нибудь банк? Но кто об этом знает? А может, держит дома, в суматохе и украсть ведь могут. На Марину положиться нельзя, она украдет, не сморгнув глазом, я уже ее однажды накрыла. А ты, домнул, все хвалился, что, мол, обо всем разузнаешь, — обратилась она к Стэникэ, — а сделать, как я вижу, ничего не сделал.
— Должен признаться, — сказал Стэникэ, скромный как никогда, — я ничего не смог выведать.
— Потом хотела бы я знать, составил он завещание или нет. Но как это сделать, если он ничего не говорит? А вдруг я не найду завещания или кто-нибудь его украдет?
— В таком случае, дорогая теща, — сказал Стэникэ, — вы единственная законная наследница и получите все, то есть, я хочу сказать, все, что будет в наличии.
— Оставь ты меня в покое, — прикрикнула на него Аглае, как будто Стэникэ был виноват в том, что не оказалось завещания. — Дом будет мой, я и подумать не могу, что он попадет в чужие руки. Но деньги, денежки, которые Костаке собрал, продавая прекрасные дома, кому они достанутся?
— Отилике! — заявил Стэникэ невозмутимо и немного вызывающе.
— Прошу тебя, оставь свои шутки. На карту поставлено будущее, будущее детей и твоей Олимпии. Была б у тебя совесть, ты не смеялся бы.
— У меня нет совести! — шутливо воскликнул Стэникэ. — Весьма сожалею. Я стою на страже и днем и ночью, но невозможного сделать не могу. В конце концов, и у меня есть сердце, я гуманный человек, не могу же я пойти к старику и заговорить с ним о завещании и о наследстве! Это все равно, что спросить, какой гроб ему нужен.
Аглае не позволила себя разжалобить подобным проявлением гуманности и издала новый приказ:
— Ни на минуту не спускайте глаз с того дома. Кто-нибудь один пусть неотлучно стоит во дворе у забора — сейчас еще совсем тепло, словно летом; другой пусть время от времени заходит в дом и спрашивает Костаке, как он себя чувствует, не надо ли ему чего-нибудь. Смотрите, чтобы никто ничего не утащил из дому, чтобы не вынесла никакого свертка. Чуть что — немедленно зовите меня. Хорошо бы выведать у Костаке, но только осторожно, составил ли он завещание.
Тити, неспособный к дипломатическим маневрам, довольствовался тем, что отправлялся гулять на соседний двор, делая вид, что занят своими набросками, или являлся в дом и осматривал стены в комнатах, якобы собираясь сделать акварельную копию с картины или фотографии. Но дядя Костаке разрешал ему находиться только в столовой, а в другие комнаты отпускал лишь с Феликсом, чтобы они, взяв, что нужно, тут же возвращались обратно. Однажды старик от скуки попросил Тити рассказать, что тот видел в кинематографе, где сам он никогда не бывал. Тити, любивший рассказывать, начал:
— Сначала показывают колодец с воротом, потом приходит девушка с большим ведром, потом появляются старик и старуха, которые разговаривают между собой, потом показывают, как девушка тащит ведро, старуха кричит на нее, а старик бьет кнутом, потом показывают девушку, запертую в пустой комнате, как она ест корку хлеба, потом ночь, и девушка открывает окно.
— Что это? Что это значит? — спросил раздраженно Костаке. — Это вот и показывают в кинематографе?
— Да! — наивно ответил Тити.
— Если так, то это безобразие! — заключил старик и не пожелал больше слушать.