— Откуда я знаю? Двадцать пять, двадцать шесть! — слукавил Вейсман.
Аурика была польщена.
— Около этого, — подтвердила она. — Я вижу, вы умеете определять возраст.
В действительности у Аурики было лицо хилой женщины лет сорока, хотя она и не достигла еще этого возраста. Пергаментную кожу тщательно скрывал слой кремов и пудры, у глаз собрались морщинки. Поредевшие волосы Аурика старалась восполнить шиньонами. Синие тени вокруг глаз делали ее похожей на апашей, а обнажавшиеся при смехе зубы выдавали нервозность желаний.
— Для того чтобы хорошо сохраниться, вам необходимо, с одной стороны, упражнение ваших специфических органов. Понятно, нет? С другой стороны, особый уход. Так-так! Посмотрим ваше лицо. Чем вы его смазываете?
— Ла... ланолином.
— Банально и опасно. Рекомендую вечером умывать лицо розовой водой, смешанной с камфарным спиртом. Равные части. Потом делайте массаж лица, чтобы активизировать циркуляцию крови.
— А как, домнул Вейсман? — жадно спросила Аурика.
— Вот так, уважаемая домнишоара!
Вейсман раз десять погладил шею Аурики указательными пальцами, потом тыльной стороной ладони провел несколько раз по подбородку, ущипнул шею, помассировал щеки от носа ко рту, от носа к вискам, за ушами и потом разгладил пальцами кожу между бровей.
— А затем, дорогая домнишоара, приступайте к умащению лица кремом. Но я бы вам порекомендовал жирный состав из различных масел: парафинового, касторового, миндального, подсолнечного и ромашкового. Накладывать, слегка касаясь ватным тампоном.
— Боже, как вы много знаете, домнул Вейсман. Прошу вас, напишите мне рецепт, чтобы я не забыла.
Аурика не только была очарована услужливостью Вейсмана, но и, как обычно, вся загорелась, вообразив, что может заинтересовать собою студента. Она расхваливала его всем, какой он «кавалер», и уверяла, что такой молодой человек, как бы он ни был беден, далеко пойдет в жизни. Она даже высказала мнение, что ему нужно помочь. В семье Аглае не было антисемитизма. «С евреем дела делать лучше, чем со своим» — таково было общее мнение. Браки евреек с румынами, особенно с офицерами, заключались довольно часто, потому что здесь большую роль играло приданое. Но не наоборот: женитьба еврея на христианке показалась бы странной, а то что странно, всегда порицается. Аурика стала приглашать Вейсмана, интересоваться его семьей, и в один прекрасный день под каким-то предлогом явилась к нему домой, где поговорила с теткой студента и его сестрами. Нищета ее не испугала. Она нашла аргументы в пользу Вейсмана, заявив, что тем выше его достоинства, чем труднее ему бороться с бедностью. Наконец, она открыто стала проповедовать всяческую терпимость по отношению к евреям. Сначала Аглае посмеивалась над ней, а потом удивленно спросила:
— Ты что, хочешь выйти замуж за еврея? У тебя голова не в порядке? Да он, во-первых, на тебя и не смотрит. Он еще мальчишка. А если даже и посмотрел бы, не желаю ничего общего с ним иметь. Каждый вяжись со своим племенем. Подобного еще никогда в нашем роду не видывали.
После этого Аглае, преисполненная заботы, всегда и во всем потворствовавшая своим детям, принялась распространять потихоньку теории Аурики, хотя обычно против любого чужого человека она была настроена враждебно. Аурика же решила посоветоваться со священником, но так как стыдилась обратиться к приходскому батюшке, то отправилась к попу Цуйке, которого и пригласила в церковь, чтобы тот исповедал ее. Стоял мороз, на улице шел снег, и в церкви было холодно. Поп Цуйка шаркал ногами по каменным плитам, пробуждая нестройное эхо, и кашлял с каким-то присвистом, словно у него царапало в горле.
— Угробила меня эта зима, милочка. Матерь пресвятая ее возьми. Все дьяволы так и ломают мои косточки. Только разве подогретой цуйкой можно напугать их немножко. Ты говоришь, что хочешь исповедаться, курочка моя? Есть у тебя грехи на душе?
— У каждого человека есть грехи, — посетовала благочестивая Аурика.
— Есть, милочка, есть, потому что не спит проклятый сатана. Вот наслал он мороз и так и колет меня в коленки!
Поп Цуйка, кашляя, кряхтя и брюзжа, прошел в алтарь, откуда вернулся в епитрахили, уселся возле клироса и набросил епитрахиль на голову Аурики, вставшей перед ним на колени.
— Ну, о чем же тебя спросить, — заговорил старик, надевая на нос очки, связанные веревочкой, — что же у тебя спросить, ведь я старик и памяти у меня уж нету!
Поп Цуйка раскрыл требник, звучно поплевал на пальцы и стал листать страницы. Дойдя до «Исследования о исповедании», он начал креститься на икону спасителя и гнусаво запел: «Благословен господь бог наш... Помилуй нас, помилуй нас, господи» — и еще что-то в этом роде, чего Аурика уже не разбирала, потому что, сидя под епитрахилью, обнаружила, что у попа Цуйки вовсе нет ботинок, одни боты, набитые бумагой и подвязанные веревочками, без всяких ботинок. «Боже спаситель наш, иже пророком твоим Наданом покаявшемуся Давиду в своих согрешениях вставление даровавый и Манассиину в покаяние молитву приемый, сам и рабу твою...»