Она, выбравшая путь разума, не могла избавиться от мыслей, терзавших её сердце, – мыслей о грядущем зле. Потому так часто уединялась она в лесу, чтобы в одиночестве наблюдать за бликами золота и серебра и пытаться понять – может ли сдвинуться с места совершенный мир, в котором она привыкла жить?
Сильвене тогда не исполнилось и одиннадцати лет, и порядки дворца пока ещё не распространялись на неё. Никто не обязывал её присутствовать на торжествах, никто не допускал к ней просителей, и приказывать ей тоже не мог никто, кроме учителей. А ещё Сильвена знала, что пробегают последние месяцы её одиночества, потому что, едва взойдёт звезда, под которой она была рождена, как отец объявит отбор, и девятнадцать лучших из тех, кто с рождения готовился защищать её, станут её стражами до конца дней. А самый сильный – один – возглавит их. Он будет сопровождать принцессу всегда, даже во сне. Тогда уже больше не будет прогулок в одиночестве, да и времени станет куда меньше – она приступит к обязанностям, которые будут занимать, вместе с уроками магии, большую часть её дня.
Внизу, под кромками островов, начиналась осень. Но Глен-Дрэгон, паривший за линией облаков, не обращал внимания на то, как меняются времена года у людей. Здесь каждый сезон был наделён собственным великолепием и собственной красотой.
И Сильвена от души наслаждалась последним теплом, следом за которым приближалось великолепие зимы.
В те осенние дни она и увидела молодого воина, упражнявшегося с мечом на берегу реки. Струи водопада отражались в его сверкающем клинке, солнечные зайчики так и норовили запрыгнуть Сильвене в глаза.
Принцесса стояла и смотрела, как движется безупречный, крепкий и гибкий, словно молодое дерево, силуэт. Как на сложных пируэтах взлетают в воздух огненные пряди волос.
Волосы Сильвены мерцали серебром. Её кожа была бледной и матовой, точно жемчуг, и, глядя в зеркало на своё отражение, она отчаянно понимала, как не хватает её облику тепла. Кажется, даже ресницы принцессы были белы.
Воин, танцевавший с клинком, сам был огнём, и Сильвену неудержимо тянуло к нему. Хотелось прикоснуться рукой, приблизиться, заговорить.
Однако Сильвена знала, что ей, принцессе, запрещено говорить с обитателями дворца, не приближенными к королевской семье. Она лишь стояла и смотрела, как снова и снова взлетает вверх обнажённая мускулистая рука. Как следом за ней проносится и замирает клинок – а вместе с ним замирает и сердце юной принцессы, которая никогда не видела такой красоты.
Много позже, когда сбылось пророчество Звезды и два десятка посвящённых собрались в Сумрачном зале, чтобы взглянуть в глаза той, кому будут служить – и принести присягу на крови, – только тогда Сильвена узнала имя воина, яркого, как огонь.
Во сне она уже знала его: «Вен».
Подняв веки, Дая не поверила своим глазам, когда увидела высоко в небе ту самую Звезду, что объединила их с Веном давным-давно. Казалось, свет её оставался одинаково ярким наяву и во сне.
С того самого мгновения, когда Давен рассказал ей о Сильвене, Дая не знала, верить его словам или нет.
Она всё ещё не помнила ничего о себе – только Вермандо и бесконечную череду мужских тел, которые ей предписывалось ублажать.
Никогда до сих пор Дая не ощущала, что происходящее с ней – неправильно. Она не знала другой жизни, кроме той, что окружала её. Теперь же мысль о том, что у неё было прошлое, были воспоминания, в которых она была благородной девушкой, чародейкой, имела возможность решать и за себя и за других, причиняла нестерпимую боль.
Несколько секунд Дая лежала неподвижно, сжимая кулаки. Она ждала, что видение пройдёт и необычайно яркая звезда, глядящая на неё в прореху между туч, исчезнет, растает вместе со сном. Мгновения тянулись бесконечно долго, но этого так и не произошло.
Дая повернула голову. Давен лежал в паре шагов от неё. Так, что даже протянув руку, Дая не смогла бы коснуться его – и от этого сердце пронзил новый болезненный укол.
Наяву волосы Давена были белыми, как пепел, но Дая не сомневалась – именно это лицо она видела во сне.
«Он никогда уже не посмотрит на меня так, как смотрел тогда», – подумала она и тут же устыдилась собственных мыслей, собственной веры в едва оконченный сон. И всё же боль уходить не желала. Дая хотела перекатиться и прижаться к телу воина так, как делала это ещё утром. Когда Давен позволил ей обнимать себя и согревать.