— Вот. «Продан „Отдых на пути в Египет“ Мантини из церкви Святой Варвары в Риме за десять миллионов лир». Дата — пятнадцатое февраля, а здесь подписи — моя и покупателя, Эдварда Бирнеса. Я смотрю, он не указал своего адреса. Как же я сразу не заметил? Но он заплатил наличными и дал щедрое пожертвование на мою программу, так что это, наверное, не имеет большого значения?
ГЛАВА 2
Около восьми вечера Флавия ди Стефано вздохнула, бросила взгляд на оставшуюся работу и бодрой походкой вышла из офиса. День выдался трудный и не особенно плодотворный.
После посещения церкви Святой Варвары она провела остаток дня, делая запросы о Мантини, — не особенно занимательная работа для человека, мечтающего разоблачить коррупционеров в правительственной верхушке. Обзвонив уйму госучреждений, Флавия убедилась, что сделка была абсолютно законной. Владелец добровольно продал картину, а покупатель легально вывез ее в Англию, сообщив о своих намерениях всем заинтересованным органам. Он заполнил необходимые бланки и квитанции, получил разрешение министерства культуры, казначейства, миновал все таможенные препоны.
Обычные действия добропорядочного торговца произведениями искусства. За исключением того маленького факта, что король лондонских дельцов от искусства мог заинтересоваться Рафаэлем, но никак не Мантини. Просмотрев Уголовный кодекс, Флавия так и не нашла зацепки для заведения уголовного дела. Если бы Бирнес сам спрятал Рафаэля под своей мазней и скрыл данный факт, это было бы преступлением. Если бы вывез картину контрабандой — тоже. Если бы украл — нет проблем. Во всех этих случаях у Флавии был бы шанс вернуть картину в Италию. Но нет никакой возможности привлечь человека к ответственности, если он сам не является лицом, скрывшим Рафаэля под другим изображением. А Бирнес скажет, что ни о чем таком не подозревал. Конечно, это будет откровенной ложью, но как докажешь?
Флавию душил гнев от сознания своего бессилия. Она была убеждена, что абсолютно все торговцы картинами — жулики. Они скупают работы по дешевке, заведомо зная, что смогут перепродать их в десятки, а то и в сотни раз дороже. Но Бирнес являлся в этом смысле исключением — он часто передавал картины в дар итальянским музеям или предоставлял их на время проведения выставок и, кстати, отлично владел итальянским. За свои заслуги он имел награды от итальянского и французского правительств, а английская королева пожаловала ему рыцарское звание. Имея репутацию безупречно честного и компетентного в своей области человека, Бирнес никогда не был замечен даже в незначительных нарушениях закона, не говоря уж о серьезных преступлениях. Все это свидетельствовало о том, что он слишком умен и изворотлив, чтобы дать себя поймать, и это-то и приводило Флавию в ярость.
Отчасти ее гнев объяснялся тем, что она, как и все итальянки, была страстной патриоткой. На протяжении столетий весь мир хищной птицей реял над Италией, отнимая у нее лучшие ее сокровища. В Италии не осталось ни одного музея, который мог бы соперничать с Национальными галереями в Лондоне и в Вашингтоне или с парижским Лувром. Многие живописные произведения остались в Италии только потому, что были написаны на стенах. Правда, в двадцатых годах нашелся американский миллионер, который ради обладания фресками Джотто готов был купить здание церкви в Ассизах, чтобы по частям переправить его пароходом в Аризону. Потеря еще одного Рафаэля стала бы для итальянцев трагедией, даже если ранее они не знали, что он у них был.
Погруженная в эти мысли, Флавия быстро шагала по улицам, направляясь к пьяцца Навона. Она пригласила пообедать экс-заключенного, надеясь в более непринужденной обстановке разговорить его и выведать больше подробностей об интересующем ее деле. Флавия не сомневалась, что Аргайл рассказал правду, но после ночи, проведенной в камере, человек всегда может упустить какие-то мелочи.
Флавия торопилась: она чуть не забыла о встрече. На ходу она открыла сумочку, которую, по римской моде, носила на шее, чтобы уберечься от карманных воров. Денег должно было хватить на обед для двоих. Флавия догадывалась, что ей придется оплатить обед своего спутника, и эта перспектива ее нисколько не смущала — она была современной девушкой. Но вот ее мать ни за что бы не пошла в ресторан за свой счет и, несмотря на либеральное отношение к новым веяниям, была бы шокирована, узнав, что Флавия платит за мужчину.
Они договорились встретиться в ближайшей траттории, ничем не выдающейся, но зато расположенной недалеко от дома Флавии. К тому же она знала, что кормят там более или менее прилично. Как и в любом другом заведении Рима, там подавали изумительную пасту и соусы к ней, но ужасно готовили все остальные блюда. В Турине, где Флавия выросла, повара понимали толк в мясе, римляне же довольствовались куском подошвы под разными соусами. Со временем она привыкла к такой еде, но все же часто, выйдя из ресторана, испытывала тоску по родине.
Аргайл расположился за угловым столиком, откуда вежливо помахал ей рукой. По английским меркам он, наверное, считался красивым, но Флавию такой тип мужчин не привлекал. Высокий, светловолосый, одетый старомодно и довольно безвкусно. Наиболее примечательной чертой его внешности были ладони и пальцы — очень длинные и изящные. На допросе Аргайл все время заламывал руки, поэтому Флавия обратила на них внимание и подумала, что ему подошло бы играть на скрипке или на каком-нибудь другом музыкальном инструменте.
Сейчас молодой человек был совершенно спокоен, свобода определенно пошла ему на пользу.
— Для человека, у которого увели из-под носа Рафаэля, вы выглядите слишком хорошо, — заметила Флавия.
Он счастливо улыбнулся:
— Наверное, я не должен радоваться. Но ведь я убедился, что мои догадки верны, хотя все произошло совсем не так, как мне представлялось. А побывать под арестом тоже по-своему занятно.
— Как с вами обращались?
— Прекрасно. Очаровательные люди. Они даже отпустили меня на ленч, взяв обещание вернуться через три часа. Наши лондонские тюремщики вряд ли были бы со мной так любезны.
— Вас не отпустили бы, если бы вы представляли опасность для общества. Скажите, вы очень расстроились из-за картины?
— Да, чего уж скрывать, — пробормотал Аргайл, тыкая вилкой в тарелку с макаронами. — Я мечтал, что все будет по-другому: я восстановлю картину и объявлю о ней миру в каком-нибудь известном научном издании. Мое сообщение станет сенсацией. Я сделаю на этом деле карьеру, счастливый священник возблагодарит Бога за дар, ниспосланный его приходу, а мир станет богаче еще на одного Рафаэля.
Он говорил по-итальянски с небольшими ошибками и сильным акцентом, но вполне сносно. Флавия из принципа разговаривала с иностранцами только на своем родном языке. Это было трудно, поскольку почти никто из них не владел итальянским, они мучительно искали нужные слова в разговорниках, тыкали в уличные вывески, но Флавия была неумолима и считала, что оказывает им услугу, предоставляя возможность попрактиковаться. Она потратила несколько лет на изучение английского и не видела причины, почему бы другим людям ни приложить такие же усилия, чтобы выучить ее родной язык.
— Вам пришлось спуститься на землю: картину перехватил Бирнес, а ваши догадки так и не получили своего подтверждения.
— Я потратил уйму денег, чтобы приехать сюда и лично во всем убедиться, несколько месяцев копил деньги на билет. Представьте, что со мной было, когда я увидел, что картины нет на месте. Я стоял перед алтарем, не зная, что думать. И вдруг на меня налетел этот ваш тупоголовый полицейский и потащил в участок. Но теперь у меня не осталось сомнений: такой человек, как Бирнес, не стал бы покупать картину, если бы она не была действительно ценной.
— Знаете, что меня удивляет? Почему вы сразу не написали приходскому священнику о своих подозрениях? Он отправил бы ее на экспертизу и не стал бы продавать, не дождавшись результатов.
— Конечно, я поступил как последний идиот. — Аргайл помрачнел и отложил вилку. — Видите ли, искусствовед — неблагодарная профессия, даже жестокая. Я боялся, что если скажу кому-нибудь о своем открытии, то в церковь сразу приедет какая-нибудь шишка из Национального музея и припишет находку себе. Судите сами: разве кто-нибудь устоит перед таким искушением?