- "Саглок"... исаглократпок", - повторил Ромео Альбертович, рассматривая фотографию, где отчетливо выделялись приведенные загадочные слова. Постойте... Да ведь на пресловутом лашенхорском - "саглок" - жук, "ратлок" человек... А "саглократлок" - что-то вроде "жукочеловека".
- Жукочеловек? - с интересом переспросил Олег Модестович, который часто среди дня забегал к нам. На лашенхорском?.. Каюсь, никогда не слыхал о таком языке. А почему "пресловутый лашенхорский"?
- Видите ли, - охотно объяснил Талиани, - лашенхорский происходит от наименования поселка Лашенхоры в Трансильвании, близ которого малоизвестный археолог Карл Бенкс производил раскопки. Он обнаружил пять или шесть каменных таблиц на языке, не имеющем лингвистического родства с другими известными языками, и одну из таблиц расшифровал. Как ему удалось найти ключ к текстам, Бенкс утаил. Сам он отнес таблицы к четвертому тысячелетию до нашей эры. Тут все сомнительно. Тем Солее, что вскоре при землетрясении раскоп провалился в тартарары.
- Сомнительно в глазах большинства ученых, но не всех, - менторским тоном поправил профессор Кущеев. - Способ расшифровки Карл Густав Бенкс не "утаил", а не успел сообщить, так как скоропостижно скончался сразу после выхода в свет его "предварительного сообщения". И Бенкс относил открытую им культуру не к четвертому тысячелетию до нашей эры, а к шестому-седьмому.
- Спасибо, профессор Кащеев, - небрежно поблагодарил Рысаков, выслушав справку. - Ваши... хм... уточнения крайне существенны... Значит, "жукочеловек"? - Рысаков обернулся к Талиани. - Пахнет мистификацией... Но тратить на мистификацию годы?.. Такое таинственно изощренное мастерство?
- Кущеев! Извините, не Кащеев. а Кущеев, - поправил профессор, все еще пунцовый от обиды. - И мистификации часто стоят затраченных усилий. История человечества знала мистификации, которым верили не годы, а целые эпохи. Не так ли? И... простите, - Петр Климович взял из рук Талиани фотографию. - В публикации Бенкса была иллюстрация, в свое время вызвавшая особый интерес. Схематические фигурки: жук-человек, жук-человек. Помнится, они походили на это.
Кущеев поднялся, и подойдя к Рысакову, показал ему что-то в углу фотографии.
Я заглянул через плечо Олега Модестовича. Разрывая строку, смутно выступали крошечные фигурки, нечто вроде детских рисунков: при желании в них можно было разглядеть и удлиненных жучков с тремя парами ножек и человечков.
В конце рабочего дня Мудров принес результаты лабораторных анализов. Оказалось, что древесина рукописи принадлежит к Pinus silvestris -сосне обыкновенной, срубленной не в древности, а несколько десятилетий назад.
- Десятилетий? - переспросил Петр Климович, багровея, но на сей раз от обиды за рукопись.
- Именно! - отрезал Мудров и продолжал: - По характеру солевых включений и скелетам микроорганизмов, впрессованных во внешние слои древесины, можно утверждать, что так называемая "рукопись", прежде чем принять нынешний облик, длительное время соприкасалась с океанскими водами,
- Она из А-а-атлантиды... Со дна о-о-океана... Я давно, с самого начала... - возбужденно, заикаясь от волнения, заговорил Иван Иванович,
- Повторяю, сосна срублена несколько десятилетий назад, - резко перебил Мудров, хотя обычно был подчеркнуто предупредителен, даже нежен с Пуховым. - И вряд ли в Атлантиде росла Pinus silvestris. И уж совсем сомнительно, чтобы атланты изъяснялись на немецком, да еще отнюдь не гётевском, - Мудров улыбнулся, словно прося прощения за вспыльчивость. Передохнув, он продолжал: Дерево подвергалось воздействию океана, то есть предположительно было частью корпуса корабля или мачты, последнее всего вероятнее; анализ обнаружил следы выделений морских птиц...
Мы обескуражено молчали.
Окончив сообщение, Александр Михайлович быстрым и нервным шагом пересекал комнату из угла в угол. Остановившись перед Иваном Ивановичем, он сказал голосом, полным глубокого сожаления:
- Я сделал все, что в моих силах. Дальнейшая работа не имеет ни малейшего отношения к подлинной старине, любовь к которой привили мне именно вы, дорогой Иван Иванович. Я ваш вечный должник. По всему изложенному я должен искренно и сердечно пожелать вам счастья, всем вам, - Мудров по очереди поклонился каждому. - Пожелав счастья и удачи, я отказываюсь от дальнейшего участия в работе.
Он шагнул к двери.
- Постойте! - воскликнул Иван Иванович. - Да вы понимаете ли, что говорите?!
У старика перехватило дыхание, и он замолчал. На глазах его выступили по-детски крупные слезы. Иван Иванович сердито смахнул их. Мудров стоял понурившись, ни на кого не глядя.
Я счел необходимым вмешаться, хотя сознавал, что мои слова не успокоят товарищей. Научное исследование невозможно без известной доли безжалостности. Наступило время с максимальной полнотой представить себе ценность сделанного и перспективы дальнейшего труда.
Я сказал об этом и попросил неделю для подготовки доклада. Мы разошлись, недовольные друг другом.
Всю неделю я работал, выключив телефон, буквально круглые сутки. В науке "бесстрастие" - синоним научной объективности. И все-таки мне пришлось изменить этой непременной объективности.
Я монтировал отрывки рукописи, расшифрованной едва ли на двадцать процентов,
Как избежать известного произвола? Но я был вынужден прокомментировать отрывочный неполный текст, сделав некоторые выводы. Другого выхода не оставалось.
... Записи в рукописи отделяются друг от друга рисунками или иероглифами, изображающими - кажется, прав был Кущеев - жучков и человечков. Каждый отрывок озаглавлен одной из трех рубрик: "Данные", "Мнение", "Наблюдение". Под рубрикой "Данные" автор (в дальнейшем я буду называть его "икс") группирует сведения автобиографического характера. Иногда "икс" именует себя в третьем лице - "он", а затем, не оговариваясь, переходит к изложению от первого лица. Перед каждым "наблюдением" обозначены долгота - и широта в градусах, минутах и секундах.
Загадочно, как "икс", если принять, что это жук, мог без инструментов, не имея возможности ориентироваться по Солнцу и звездам, с такой точностью определять координаты. Либо "икс" обладал фантастически точным чувством ориентировки. Либо... Либо... вот еще один довод в подтверждение того, что "рукопись No 700" - мистификация.
И мне не больно было бы согласиться с этим, а для Ивана Ивановича и, кажется, для Петра Климовича тоже это означало бы рану в сердце.
Наступило утро моего доклада.
Прежде чем идти в нашу комнату, я зашел за Олегом Модестовичем. Стенные часы в кабинете показывали девять. Кивнув мне. Рысаков продолжал выговаривать за что-то коменданту, приземистому человеку с расплывшимся словно из непропеченного теста лицом. Глаза у коменданта были бесцветно-серые, маленькие. Вглядываясь в них, я спрашивал себя - злые они или добрые? И приходил к выводу, что эти слова не имеют к ним отношения: глазки булавчатые, буравчатые, "востренькие", как выражались в старину.
Слышалось сердитое Рысаковское "натурфилософия, овес-овсюг".
Глуховатый бас коменданта неизменно отзывался: "Возьмем на заметку".
Мы вышли из кабинета в шесть минут десятого. Правая стена, потолок и пол широкого коридора были облицованы матово-белым пластиком. Левая стена стеклянная, как в нашей рабочей комнате, открывала людный проспект. Стекло обладало звукоизолирующими свойствами: машины и троллейбусы бесшумно проплывали за ним, а многочисленные прохожие казались тенями.