Заключение
Пора подвести итоги всему, что сказано в этой книге. Надеемся, читатель убедился, что мы не зря назвали ее «Загадки древней Руси». Этих загадок оказалось более чем достаточно. И, разумеется, мы рассказали далеко не обо всех, а только о наиболее фундаментальных. Надеемся также, что нам удалось убедить читателя в том, что историк как исследователь — человек несчастный, и чем он добросовестней — тем несчастнее. Ибо он точно знает, что его попытки дописать историю чего бы то ни было «до конца» никогда не увенчаются успехом. И теперь, «под занавес», нам хотелось бы вернуться к тому, о чем мы достаточно подробно говорили во «Введении» и начале первой главы: о тех, на наш взгляд, главных причинах, которые мешают нам получить полную и объективную картину истории прошедших времен.
Напомним: первая и в полном смысле слова объективная причина — естественная неполнота всех видов исторических источников. Эта причина неустранима, и все историки считают колоссальной удачей, когда вдруг находится некий исторический памятник — письменный или археологический, — который неожиданно заполняет имевшуюся до этого момента лакуну в истории какого-то времени или места. Это бывает очень редко, и особенно надеяться на такой оборот событий не приходится.
Но гораздо хуже вторая причина. Она тоже по-своему объективна и неустранима. И, как это ни парадоксально звучит, заключается она в субъективности письменных исторических источников. Вот на этом мы считаем необходимым остановиться подробнее, поскольку касается оно и того, как сам читатель воспримет в итоге данную книгу.
Зародившись в первые века русского летописания, древнерусская историография прошла путь от эпоса к историческому повествованию. При этом на всех этапах истории русское летописание и исторические знания были неразрывно связаны с религиозными, политическими, географическими и иными представлениями. Именно этим объясняется огромное количество противоречий, содержащихся в летописях.
Существовало множество факторов, искажавших содержание летописных текстов: ошибки переписчиков, сознательные фальсификации, недостоверные слухи, неправильно понятые известия. Летописи составлялись то при великокняжеских, то при митрополичьих дворах. Поэтому события освещаются под определенным углом зрения. По мере отдаления событий в сказаниях наслаивается все новый материал, нередко искажающий историческую правду.
В разные времена менялись и идейные установки авторов летописей. Летопись, как политический документ, была призвана, например, обосновать легитимность той или иной правящей династии или отдельного князя, создать идеальный образ мудрого вождя или, наоборот, очернить противников власти. Летописание рубежа XV–XVI веков пронизано провиденциалистскими православно-мессианскими и династическими идеями в духе теории «Москва — третий Рим».
В древнерусском летописании нашло свое отражение и соперничество различных княжеских центров, что выразилось в различных политических тенденциях летописей и летописных сводов, созданных в разных княжеских городах.
Только к XVII веку наметился переход от житийно-иконописного изображения исторических лиц и событий (в «двуцветной», полярной гамме — «черное — белое») к размышлениям о смысле и политической оценке царей, государственных деятелей и деятелей церкви. Тогда же начали появляться первые исторические произведения, созданные вне правительственных и церковных кругов, например «Повесть об Азовском сидении» (1637–1642).
Что пером летописца движут политические страсти, доказал великий русский ученый, создатель научного летописеведения А. А. Шахматов (1864–1920), и с этим согласно большинство современных серьезных исследователей. «Летопись не адекватна самой жизни, — отмечает академик Б. А. Рыбаков [Рыбаков, 1982, с. 110–111], — во-первых, потому, что знакомит читателя далеко не со всеми разделами жизни русского общества, а во-вторых, потому, что каждый из летописцев воспринимал и отображал события неизбежно субъективно. Субъективизм летописцев заставляет нас рассматривать летописи как источник лишь после того, как будет выяснена классовая и политическая позиция каждого летописца, его историческая концепция… Старые летописи переделывались, дополнялись или сокращались, редактировались; их приноравливали в позднейшее время к своим вкусам и политическим симпатиям. Из нескольких летописей средневековые историки делали «летописный свод», своеобразную хрестоматию разных исторических сочинений. Летописи-хроники, летописные своды, повести, включенные в летописи, вплетались друг в друга, переделывались, переписывались в разных комбинациях и сплетениях. Дошедшие до нас поздние списки представляют собой причудливое переплетение разных эпох, разных мыслей, разных тенденций, разных литературных стилей. Безвозвратно прошло то время, когда историки черпали из летописной сокровищницы и, пренебрегая этими различиями, цитировали без разбора отдельные фразы: «летопись говорит…», «летописец сказал…». Такого общего котла летописных сведений нет, летописью можно пользоваться только после того, как будет со всей доступной нам четкостью определено происхождение нужного нам отрывка, когда в результате анализа проступят хотя бы контурные очертания воззрений и убеждений автора. Мы можем сейчас использовать летопись как исторический источник лишь потому, что многие десятки русских ученых на протяжении двух веков тщательно и осторожно распутывали сложный клубок летописных переплетений».