Мы попрощались достаточно официально, и через десять минут я был уже в номере.
Через три дня самолет, на борту которого я находился, совершал посадку на залитую дождем полосу международного аэропорта Шереметьево-2. Мои приключения закончились. Я возвращался домой.
Мабобо не обманул. На следующий же день после его долгой исповеди, он раздобыл для меня все необходимые справки, сопроводил меня и в полицию, и в консульство, хлопотал и помогал, чем только мог. Он лично проводил меня в аэропорт, и прощаясь, крепко пожал руку и сказал:
— Несмотря на все обстоятельства, было приятно познакомиться. Однако, надеюсь, больше мы с вами никогда не встретимся. Желаю вам счастья, СтанИслав, вы заслужили его. Вы избранный, помните это. И хотя у вас хороший ангел-хранитель, не растрачивайте свою жизнь понапрасну, она ведь у нас одна. Старайтесь не совершать ошибок, о которых могли бы потом сожалеть…
Я спешил покинуть Конго. Язык не поворачивается сказать, что без сожаления, ибо в той земле покоился человек, бывший моим самым близким другом, но, тем не менее, я поспешил убраться из этой страны. Перед отъездом я все же нашел время и заглянул к моей спасительнице Аджали. Я хотел дать ей денег, но, как это ни странно, она их не взяла. И как я ни настаивал, все было напрасным. Других обязательств в Конго у меня не было. И когда после долгих часов полета, томительной пересадки, ожидания, самолет наконец-то начал снижение и погрузился в густые, серые, дождливые тучи московской осени, я осознал, что вернулся домой. После бесконечной конголезской жары и палящего солнца мне было так радостно оказаться здесь, под дождем, под резкими порывами северного ветра, что, честное слово, хотелось упасть на мокрый асфальт и целовать его. В легкой ветровочке я не чувствовал холода, думаю даже, мне никогда не было так хорошо.
Я некоторое время проторчал в зоне паспортного контроля, пока дотошные таможенники вертели свидетельство на въезд в родные пенаты, выданное мне российским консульством в Киншасе взамен утраченного паспорта. Багажа у меня не было, остатки вещей уместились в ручной клади. И как только закончились все формальности и доблестные таможенники сочли меня вправе «переступить черту», я пересек зону таможенного досмотра, и медленно двинулся к выходу. Уже подходя к застекленной стене, отделявшей прибывающих от встречающих, я вдруг почувствовал волнительный трепет в груди. Кто меня встретит? Я общался только с Виктором, его держал в курсе всей бумажной катавасии, ему сказал каким рейсом и когда прилетаю. Я искал его глазами в толпе встречающих, но в глубине души надеялся увидеть совсем другие лица. И мои надежды оправдались. Через несколько секунд я наконец-то услышал родной голос.
— Папа! — с этим громким криком дочь бросилась ко мне в объятия, и, наскочив на меня, подобно урагану, обвив ручонками мою шею и целуя небритое, опаленное африканским солнцем лицо, крепко прижалась ко мне.
Я бросил свои вещи, подхватив Катерину на руки и крепко сжал ее в своих объятиях.
Вероятно, мы загораживали проход, поскольку нас пихали, толкали, недовольно бубнили что-то типа «нашли место» и «можно подумать, они тут одни такие». Но я не обращал на все это никакого внимания. Для меня время словно остановилось. А потом я увидел Татьяну. Она шла ко мне, улыбаясь, рядом вышагивал Виктор, размахивая руками и что-то выкрикивая. Но я ничего не слышал, я глупо улыбался во весь рот и ощущал только огромное, бесконечное, ни с чем несравнимое счастье. Татьяна оказалась совсем рядом, Катюшка отлепилась от меня и сползла с рук, крепко прижимаясь к моему боку. Одной рукой я обнимал дочь, а второй неожиданно для себя самого, притянул Татьяну к себе и с нежностью прильнул к ее знакомым, теплым губам. Поцелуй получился короткий, робкий, но чувственный.
— Я рада тебя видеть! — выдохнула Татьяна.
— Я тоже, — шепнул я и переключился на приветствие Виктора.
Мы не стали и далее раздражать прибывающих своей теплой встречей, а двинулись к машине. На лице моем светилась улыбка, которая не покидала меня всю дорогу до самого дома. Мы ехали в машине Виктора, я сидел сзади, окруженный с двух сторон своими любимыми женщинами. Они что-то спрашивали, я что-то отвечал. Помню только, что на протяжении всего пути, я повторил не менее сотни раз слова «какое счастье» и «как же я вас люблю».
— Стас! — не вытерпел в конце концов Виктор, — да перестань ты повторять, как Попка-Дурак одно и тоже! Ты расскажи лучше, что случилось-то? Тебя вообще с трудом можно узнать, осунулся, патлы торчат в разные стороны, щетина, словно в остроге побывал. И чего тебя понесло в эту Африку? Что ты там потерял?