— А она не сработала?
— Да я толком и не понял. Дина в лифте не одна была. С какой-то дамой. Доехала почти до нашего этажа, когда он оборвался. Видимо блокирующая система оказалась бракованной. Как мне сказали, на рельсах, по которым двигается лифт, стояло два тормозных фиксатора, сначала из строя вышел один, за ним второй, лифт начало бить о стены шахты, он перекосился, и Дина упала. Именно это и спало ей жизнь. Если бы она стояла, то ее, в лучшем случае, ожидал бы перелом позвоночника и инвалидное кресло до конца дней. Она же упала плашмя, раскинув руки и ноги в стороны, в общем, если можно так выразиться, повезло, чего не скажешь о ее попутчице, та приняла удар, стоя на коленях, и её позвоночник вылез у нее позади головы.
— О, Боже! — возникло секундное отвращение, но, так как Динина попутчица меня в данной ситуации мало интересовала, это ощущение моментально улетучилось, и в моей памяти возник вчерашний вечер и Динин рассказ обо всех напастях, которые преследовали ее, и, самое главное, о том, как она застряла вчера в этом лифте. Что это было? Череда предупреждений, злой рок?
А Сергей тем временем продолжал:
— Вот именно. Там кровищи было! Я сначала думал Динкина, но нет, большая часть той женщины. Правда, в лифте зеркало висело огромное, так оно разлетелось на куски, осколками порезало Динке лицо… — он секунду помолчал, — сильно порезало. Придется потрудиться над ней. Но это мелочи. Главное, чтобы она выжила. У нее сломаны ребра, осколки повредили легкое, было сильное внутреннее кровотечение. Сильный удар в область грудной клетки спровоцировал разрыв бронхов. Сильнейшее сотрясение и отек мозга. Я уж не говорю про переломы конечностей.
Он говорил так спокойно, так неторопливо курил, что я почувствовал, как во мне закипает раздражение.
— Ты так спокойно обо всем этом говоришь?
Он удивленно взглянул на меня: — А что я, по-твоему, должен делать? Рвать на себе волосы? Биться в истерике? Проклинать Господа? — Он тяжело вздохнул и уставился куда-то в пространство. — Если бы ты знал, как я устал! Все меня в чем-то всегда обвиняют. Пациенты в спокойствии, родители в эгоизме, жена в равнодушии. А мне хочется только одного, — чтобы меня, наконец-то, оставили в покое. Дайте мне жить так, как я хочу, не оглядываясь на других, не думая, как они это расценят.
Он вдруг осекся: — Что это я? Совсем распустился, вот видишь, уже почти истерика. Это все от усталости. Да и за Динку я, конечно же, испугался. Она ведь хорошая, только не понимает меня совсем. — Сергей мгновение помолчал и добавил: — Да и я её тоже…
Возвращался домой я в полном отчаянии. Сергею удалось провести меня в отделение интенсивной терапии. Вид Дины на реанимационной койке, перевязанной, увешанной какими-то трубками и датчиками, мерное пиканье мониторов в звенящей палатной тишине не прибавило мне оптимизма. Состояние ее было более чем серьезным, а помочь я, к великому моему сожалению, ничем не мог. Теперь нужно было уповать только на Господа бога, да на выносливость ее организма, ибо врачи, со своей стороны, сделали все от них зависящее.
Едва я переступил порог своей квартиры, как услышал на кухне голоса. Витек уговаривал Катерину идти в школу, а она наотрез отказывалась. Прямиком, не снимая куртки, я двинулся к ним. Последние события вымучили меня до предела, и чувствовал я себя совершенно разбитым.
— О, Стас! — сначала обрадовано воскликнул Витя, но, взглянув на меня, сразу же стал серьезным. — Послушай, я никак не могу уговорить твою дочь отправиться в школу. Я уже и сам везде опоздал… Стас, что-то случилось? На тебе лица нет, — встревожено произнес он и замолчал.
— Вить, Дина в реанимации, авария в лифте. Состояние тяжелое. Ты поезжай. Спасибо тебе, я тут сам разберусь.
Мой приятель, явно ошарашенный такой новостью, но из чувства такта, не задавший ни одного вопроса, поспешил удалиться. Пока я раздевался, с большим трудом снимал ботинок со здоровой ноги, мыл руки, моя дочь пребывала на кухне и не показывалась на глаза. Уже одно это удивило и насторожило меня. Она не бросилась мне помогать, не спешила объяснять свое нежелание идти в школу. Когда я, наконец-то, добрался до кухни, то увидел, что она по-прежнему сидела на своем месте, глубоко о чем-то задумавшись.
— Ну-ка, изволь объяснить свое поведение, — потребовал я, не дождавшись от нее ни единого слова.
Она молчала, и я начинал терять терпение. Момент для детских истерик был явно неподходящий. Я, конечно, человек терпеливый и отец неплохой, но сейчас был совсем не тот момент!