— Вы не рассчитали, но за вас есть кому рассчитать и время, и события — проговорил профессор. — Давайте, показывайте «ЭТУ», куклу сувенирную.
Я достал Баку из сумки и протянул профессору.
У того округлились глаза.
— Жан, ты «ЭТО» подарил маленькой девочке? В твоей голове есть ум? Господи, не для подарков ведь сделана эта чертовщина! Неужели тебя не остановил ее устрашающий вид? Это, что, забава для ребенка?
— А что тут такого-то? Мне это чучело тогда показалось даже симпатичным… — Жан в растерянности терзал свою шевелюру. — Понимаете, Кате всегда нравились вещицы, которые я привозил отовсюду для пополнения своей коллекции. И не знаю почему, но в тот раз я просто решил угодить ребенку. Сам не пойму, как это получилось…
— Не ожидал я такого от тебя, Жан! — возмутился профессор. — Не может он, видите ли понять! Ты же коллекционер! Так неужели же ты не обратил внимания на то, что это африканское «изделие» прошито сухожилиями? Хотелось бы мне надеяться, что животного! Да уже одного этого обстоятельства достаточно, чтобы «ЭТО» не дарить ребенку! Данная кукла не имеет ничего общего с детскими игрушками. Это корявое и убогое изделие, произведенное на свет с определенной целью! Подозреваю с какой! Да ты только посмотри, — воскликнул он, — как омерзительно оно выглядит!
У меня, холодок, пробежавший по спине, пошевелил волосы на затылке. Сухожилия животных мне никогда видеть не доводилось, а уж тем более… свят, свят, свят! А перед глазами уже так и рисовались африканские дебри, мерзкая картина жертвоприношения, кровь, бьющая фонтаном из перерезанного горла несчастного животного и… эта кукла.
Профессор без устали отчитывал Гебауэра, тот пытался оправдываться, в ход пошла специфическая терминология, которой, факт сам по себе довольно интересный, Жан пользовался столь же свободно, как и его оппонент. Да скоро ли они закончат свою болтовню! Надо же делать что-то! А за окном было уже темно, я томился ожиданием, а в голове продолжал прокручиваться омерзительный ритуал.
Глаза невольно закрылись, и находился я уже не в профессорском кабинете, а на краю небольшой поляны, обрамленной густым низкорослым кустарником, за которым, на фоне темнеющего неба, высились шапки стройных деревьев. Я гляжу, до боли в глазах всматриваюсь в полумрак, в глубине души понимая, что этого просто не может быть, но незнакомый мир также реален, как и мое присутствие в нем…
Пляшущий свет излучают зажженные по периметру поляны костры, в которые постоянно подбрасываются узловатые коренья. В центре свободного пространства замедленно кружится чернокожий шаман, на костлявые плечи которого наброшена пятнистая шкура и с перевитого пояса свисают до земли звериные лапы и хвосты. На голове его красуется громоздкое сооружение из перьев диковинных птиц. За открытым кругом, за мечущими искры кострами теснятся аборигены, одни сидят, зажав между ног высокие барабаны, и мерно стучат ладонями по их кожаным мембранам, а темная масса других в один голос тянет что-то заунывное и переступает с ноги на ногу в такт барабанному бою. К шаману подводят белого ягненка и тот, склонившись над ним, вдруг резко выпрямляется, призывно вздымает высоко вверх руки и тело его сотрясает крупная дрожь. Воющий вопль взлетает вверх, сменяется рыкающим бормотанием, и снова вопль и рев аборигенов и шаман замирает, дрожь его унимается, из ниоткуда возникает ритуальный нож и, придерживая одной рукой несчастное животное, он одним резким движением другой перерезает ему горло. Тугая струя крови бьет из разреза, он подставляет под нее ладони, омывает лицо и вот уже припадает к алому роднику жадными губами. Бой барабанов прекращается, и глухой гул плывет над толпой аборигенов…
— Эй, Стас, ты чего? — тряхнул меня за плечо Жан. — Тебе нехорошо, может воды?
Я утвердительно закивал головой: — Да, Жан. Если можно, воды.
— Станислав, вам стало нехорошо от моих слов? Извините за столь резкие высказывания, но дело действительно серьезно. Кукла очень опасна. Вам следует остерегаться ее, и думать о ней только позитивно. Кстати, что это за повязка у нее на шее? — поинтересовался Петр Степанович.
— Это мой носовой платок. Я уже не помню, почему Катя повязала его, может быть, хотела как-то приукрасить. А от ваших слов мне действительно не по себе. Когда же прилетает ваш друг?
Профессор на секунду задумался, потом ответил:
— Я сегодня звонил ему, сказал, что возникла одна проблема по его специальности, что это дело жизни и смерти и его присутствие крайне необходимо. Надо сказать, что он весьма заинтересовался, пообещал поторопиться и попробует поменять заказанный билет на послезавтра. Раньше прибыть никак не может, есть какие-то неотложные дела. В ожидании его, давайте-ка, ничего не будем предпринимать, никаких неосторожных слов не бросать, а я еще пороюсь в литературе и завтра с утра созвонимся. Хотелось бы надеяться, что до приезда моего приятеля, мы будем, так сказать, в безопасности.