Я представил себе, как рассказываю Дине всю историю куклы Баки, и внутренне содрогнулся. Нет, хоть я никогда не имел от нее секретов, сейчас не очень подходящий момент для подобных откровений. Но проблема в том, что я впервые в жизни не знал, о чем с ней говорить. Меня беспокоило её здоровье, но о нем не хотела говорить она, другая же тема, не выходившая из моей головы, была сейчас ни к чему. Я стоял и молчал, как истукан.
— Стас, ты что, онемел от моего вида?
— Ну что ты говоришь, Дина! Конечно, нет! Просто, нечего особо рассказывать. На днях улетаю в длительную командировку…
— Куда?
— В Африку.
— В Африку? Надо же. Расширяетесь? Дела идут в гору?
«Скорее под гору» — подумал я, но ответил: — Что-то вроде того… Поэтому долго не увидимся. Ты уж, давай, поправляйся, вставай на ноги. Ты нам нужна…
— Да… — тихо проговорила Дина. — Нам… Раньше ты сказал бы: мне.
Я смутился. Действительно ведь не знал, что говорить, о чем и как. Я не знал, чего хочу, поскольку на данный момент хотел только одного: поскорее найти бокора и нейтрализовать Баку. Представив, как говорю об этом Дине, я даже усмехнулся, но она восприняла и это на свой счет.
— Тебе даже нечего мне возразить… Знаешь, Стас, ты иди… Приходи потом… После Африки… Сейчас я устала.
Я попытался было протестовать, но понял, что только усугублю ситуацию, и после каких-то никчемных, дежурных фраз, покинул её палату.
Всю дорогу до психиатрической клиники, где лежала Татьяна, я клял себя самыми последними словами за малодушие, трусость и никчемность. Вместо того, чтобы поддержать мою давнюю подругу в столь тяжелый момент, я проявил себя, как сопливый, ни на что не годный мальчишка. Господи, неужели я такой слабый и бесхарактерный человек? Как же я буду искать этого чертова бокора, бороться с темными силами зла, если даже в обычных житейских ситуациях оказываюсь таким беспомощным? Вот с такими невеселыми мыслями и предстал я перед взором своей бывшей жены.
Выглядела Таня не лучше Дины. Нет, у нее, конечно же, не было сломанных конечностей и лицо её не было обезображено шрамами, но это было потухшее лицо какого-то выключенного человека. Я сел рядом с ней, взял её за руку и какое-то время мы молчали. Она пустым взглядом смотрела куда-то вдаль, и я не решался прервать томительное молчание. Через некоторое время я все же задал самый простой, житейский вопрос:
— Как ты себя чувствуешь?
— Нормально, — без эмоций ответила она.
— Катюша звонила, беспокоилась о тебе… Я сказал ей, что ты улетела на симпозиум в Африку.
— Хорошо.
Я не имел ни малейшего представления, что можно и о чем нельзя с ней говорить, а казаться черствым сухарем не хотелось, достаточно было моего визита к Дине.
— Таня, за тобой хорошо тут ухаживают?
Впервые за все время нашей встречи она посмотрела на меня, и как-то грустно усмехнулась.
— Стас, кто находится в психушке, ты или я? Кто тут ухаживает и за кем?
И этот проблеск некой прежней Татьяны пробудил меня от того ступора, в котором я находился.
— Господи, Танечка! Прости меня! Я уникальный идиот! То и дело говорю всякие глупости, а делаю еще большие! — Я с силой сжал её руку, но она снова ушла в свою «раковину», и как будто даже не почувствовала взрыва моих эмоций.
— Таня, послушай, мне нужно уехать. Надолго. В Африку. Я потом тебе все объясню. Когда тебя будут выписывать, позвони Вите, он тебя заберет. Я приеду и все тебе расскажу, мы сядем рядом, все обсудим и решим, как нам жить дальше.
Она продолжала молчать, никак не реагируя на мои слова. Вспоминать сейчас о её попытке самоубийства я не хотел, полагая, что для этого еще не пришло время, а говорить о всяких пустяках язык не поворачивался. Так мы и сидели молча, взявшись за руки и каждый думая о своем.
Я покидал клинику с тяжелым сердцем.
У профессора Столпова мы задержались до позднего вечера. В самое ближайшее время нам предстояло непростое путешествие, и, естественно, мы хотели подготовиться к нему как можно тщательнее. Иван Андреевич вручил нам изготовленные им талисманы, которые опять назвал мешочками «гри-гри», сказал, чтобы мы повесили их на шнурочках себе на шею, и не снимали ни на минуту. Он долго говорил о том, чего нам стоило остерегаться, и как вообще себя вести в столь далеком и пугающем меня Конго. Профессор был знатоком своего дела, и его рассказ настолько увлек нас, что на какое-то время мы будто бы забыли, для чего и зачем направляемся в эту страну. Он еще раз напомнил об отличительных особенностях конголезских колдунов, да, Столпов был безумно интересным рассказчиком, его слова складывались в витиеватую фразеологическую реку, которая уносила мое сознание к далеким африканским землям. Профессор рассказывал, что в забытых богом племенах считается, будто все колдуны наделены свыше дурным характером, что они вообще не имеют ничего общего с сородичами, а, значит, не имеют никаких родственных чувств, держатся всегда обособлено, в стороне, и даже не участвуют в общих трапезах. Ведьмы и колдуны не похожи на «нормальных человеческих существ», то есть на те стандарты, что увековечены в африканских племенах. Даже их кожа белее обычной, либо имеет сероватый оттенок, а во многих племенах Уганды считается, что у ведьм и колдунов в наличии много физических недостатков, и это тоже служит их отличительной чертой.