А ещё расскажу, что дьяк посольского приказа, что за почтой смотреть приставлен, третьего дня мне письмо папского легата показал. Дьяк этот – мастер чужие письма вскрывать, да так, что ни одна собака не учует. Легат этот кесарю Римскому писал, что над Русью новое солнышко показалось. Осветило грязь да неустройство, годами собранное, так что людям простым неуютно стало, и они за обустройство жития своя взялись. Какого? Тебя с солнышком сравнил. Сейчас от Руси Европа шарахается, а ты станешь – лицом повернётся. Караваны торговые потянутся к нам. Мастеровые, что в своих ремёслах искусства достигли, поедут к нам работать. Опять же, народ наш всегда наверх смотрит, ибо прочно усвоило, что рыба с головы тухнет. Каждый с своём уделе вести себя, как царь московский старается, при Иван Васильевиче это было наука рвать, на вопли и слёзы людишек внимания не обращая. И так до самого низу, до семей простых. И коли государь заповеди христианские не соблюдает – чего от нижних – бояр, служивых людей и просто холопов ты ждёшь? А если государь будет богобоязненным да законолюбивым – как ты, князь - и народ подтянется.
– Не тяни, что задумал?
– Есть у меня верный человек из близкого окружения московского боярина. Такого близкого, что… ближе не бывает. И ещё есть зелье заморское, что не надо ни в еду, ни в питьё добавлять. Через кожу достаёт. Смазал, скажем посох, этим зельем – и ждёшь. Человек ходит с этим посохом час, другой – ничего не чует. А потом начинает голова кружится. Далее – тяжесть в руках и ногах и в сон клонит. Ляжет спать, а просыпаться уже некому. Проверил, собственными глазами видел.
– На ком проверил? – покосился на него Симеон.
– На том, кого не жалко было. Нанял за копейку дрова рубить, топорище прежде зельем этим смазал. Аккуратно, кистью, чтобы самому на руки не попало. Час он работал, как полагается, потом – вижу – замедлился, и всё в сторону лавки смотрит. А ещё через час топор бросил – дай мол, барин, вздремнуть часок, невмоготу. Не проснулся. Но ты не сомневайся, похоронил его по-человечески, на кладбище, со священником, как полагается, на заупокойную двугривенный дал. Я что, чурбан бесчувственный что ли?
– Удастся ли?
– Кто старается, у того получается. Далее. У московского князя этого есть удельная дума. Их сразу надо в оборот брать. Проще всего будет с Годуновым, если почувствует выгоду – переметнётся в мгновение ока. Опять же, среди предков татарский мурза. Затем – Семён Нагой, воевода из Рыльска. Для боя хорош и на том всё хорошее в нём заканчивается. Третьим в той думе – Богдан Бельский, бывший рында (телохранитель). Силён, как чёрт, на медведя с рогатиной ходил. Хитрый, зоркий, Ивану Васильевичу как пёс предан. Одно успокоение – как до вина дорвётся, так не остановить. Его нужно кончить поскорее. Я уж бойких ребят подобрал – чтобы подпоили и порезали. Мало ли что по пьяни бывает? Всё готово, Великий князь.
– От меня что требуется?
– Самая малость: сказать «да».
Симеон Бекбулатович некоторое время молчал, представляя, как будут разворачиваться события. Ивана Ивановича нужно будет в монастырь сослать, чтобы не смущал умы непонятливых. Списки недоброжелателей составить, и кого уговорить, кого сослать, но так, чтобы ссылкой не выглядело. Приказных людей послать потихоньку в далёкие города, дабы о набожности его рассказывали. Бумаги перебрать, чтобы всякие упоминания, что был когда-то ханом, исправить.
– Когда начать сумеешь?
– Зачем откладывать, в воскресенье и начну. Бельского сподручнее всего в воскресенье напоить и прирезать.
– Я ничего не знаю, - на всякий случай сказал Симеон Бекбулатович.
– Ясное дело!
Илья Осеев вскочил, схватил с полки две каких-то грамоты – вид сделать, что делом занимались - и побежал к двери, распахнуть её перед Великим князем всея Руси.
*
– Позволь слово молвить, - остановил московского боярина Ивана Васильевича Богдан Бельский.
– Не тяни, молви.
– Я вчера вечером одного дьяка удавил.
– Мне какое дело?
– Дьяк дьяку рознь. Иной дьяк двух бояр стоит. Илью Осеева, ближнего дьяка Симеона Бекбулатовича.
– Зачем же удавил, если знаешь, что он к Великому князю вся Руси близок?