Плечо было не теплое и не холодное. Никакое. Как у всех.
– Да, да, теперь все позади. Я смогла. Теперь уже нет боли. Представь, какое счастье – больше нет боли! И силы возвращаются.
Нет боли! Счастливица! У него так сильно заныло в груди, что ЗАГРЕЙ едва не закричал.
Ни-Ни вскочила и закружилась по комнате.
– Мне кажется, я могу летать! – Она оттолкнулась от пола и в самом деле полетела. Сделала два круга под потолком и опустилась на диван. – Замечательно! – она поцеловала ЗАГРЕЯ в губы. Ему показалось, что губы у нее горячие. Такого быть не могло, но он был уверен, что ее губы обжигают.
– Меня зовут ЗАГРЕЙ , – ему хотелось, чтобы Ни-ни поцеловала его вновь.
– Я хочу позвонить. У тебя есть телефон?
Он кивнул в угол. Почему-то все сразу кидаются кому-то звонить. Это всегда так. Пока еще что-то помнят номера – непременно звонят. На одноногом столике в углу стоял старинный черный аппарат.
Ни-Ни набрала номер. Раздраженно ударила ладошкой по рычагу, вновь набрала. Потом швырнула трубку и скорчила капризную гримаску.
– Занято.
– Кому звонишь? Матери?
– Не-а.
– Жениху?
– Подруге.
– Это так обязательно?
Ни-Ни задумалась. Опять нахмурила брови.
– Нет, конечно. В конце концов, Иришка – стерва. Но с ней так здорово болтать. Я в последние дни с нею часто говорила. Можно закурить? У тебя есть сигареты?
ЗАГРЕЙ открыл ящик. Пачку сигарет он стащил у Тантала. В пачке оставалось еще три сигареты. Сам ЗАГРЕЙ не курил. Но всегда находились те, кому нужны сигареты. Сигареты встречаются часто. Их кладут в карманы. И еще зажигалки и спички, мобильники, ручки, записные книжки, иногда – книги. И еще зачем-то очки.
Ни-Ни затягивалась и выпускала дым чуточку театрально, видимо, давно не курила. Комнату тут же заволокло густым туманом. Пахло не табаком, а дымом осеннего костра из палых листьев. От этого дыма из глаз ЗАГРЕЯ полились слезы – едкие, обжигающие, бесполезные слезы.
– Ни-Ни, скажи, а как это было?
– Что?.. – она насторожила. Судорожно затянулась. – Что?.. – В глазах ее был испуг.
– Ну, переход.
– Ничего не было. – Она спешно раздавила окурок к серебряной пепельнице. – Ни-че-го.
– Но что-то ты должна помнить, – настаивал ЗАГРЕЙ, он был жесток, он хотел знать.
– Оставь меня, оставь! Прекрати! – У Ни-Ни затряслись плечи, она попыталась заплакать. Несколько раз она провела ладонями по лицу, размазывая несуществующие слезы.
– Ты должна помнить! Должна! Ты же помнишь все другое!
– Прекрати! – Она зажала ладонями уши.
ЗАГРЕЙ привлек Ни-Ни к себе. Он знал, что она не может испытывать к нему ни любви, ни отвращения. То есть ей может казаться, что она испытывает любовь или отвращение. Но это только иллюзия. На самом деле она к нему равнодушна. Как и ко всем прочим. Как и все прочие.
Она ответила на его поцелуй. И вновь ему показалось, что губы ее горячи. Она застонала, рванулась к нему, исцарапала ногтями кожу. Ей хотелось испытать наслаждение – немедленно, сейчас же. Так со многими бывает в первые дни. Они торопятся есть, торопятся любить, торопятся что-нибудь делать. Но это быстро проходит.
Он достиг Венериного спазма, а она – нет. Несколько секунд Ни-Ни лежала неподвижно, глядя в потолок. Потом вздохнула. Все разочарованно вздыхают поначалу, а потом смиряются с тем, что здесь ничего нельзя достичь – ни в любви, ни в трудах.
Он подумал о трудах и вспомнил художника, о его беспримерных тяжких творческих муках. О его борьбе со временем за свет и тепло, о сотнях картин, бесследно исчезнувших в жерле камина. Художник рассказывал, что на том берегу Пикассо сжигал свои картины, чтобы согреться. Правда или вымысел? На этой стороне уже не проверишь. Но два берега не так уж и далеки друг от друга.
Может быть, художник наконец сумеет сберечь одну картину?
– Скоро снег таять начнет, – сказала Ни-Ни. – Я весну люблю. Весной небо сумасшедшее. И облака плывут быстрее, чем осенью. И они веселые, белые, барашками.
«Весна. Значит, Прозерпина не скоро вернется», – подумал ЗАГРЕЙ.
И обрадовался.
Глава 3. Танат
Глава 3
ТАНАТ
Сегодня улочка была шириной в пять шагов, а вчера – в сотню, не меньше. В стене напротив в ряд стояли огромные окна, за ними – огни свечей и тени на стеклах. На этой стороне почти все мелкие окна мертвы, только одно – в полуподвале – блестит шальными огнями. На бронзовом стержне раскачивается вывеска в виде огромной бутыли с обмотанной золотой фольгой пробкой. На этикетке, желтой от времени, надпись: «Глоток Леты». Бутылка вращается, и иногда видно, как за темным стеклом вскипают светящиеся пузырьки.