Нервы Зайнаб были расшатаны так, что по любому поводу вспыхивала как лучина. Единственным местом, где она на время находила утешение, было колхозное поле. Утром с зарей вставала, после полуночи ложилась в постель. На колхозном поле она замыкалась в себе, трудилась, не покладая рук, до ломоты в теле, до тех пор, пока не свалится с ног. Так проходили дни, недели, месяцы, годы, годы без надежды, без тепла, без радости…
Когда наступили зимние холода, ненасытная змея-искусительница, терзающая плоть Зайнаб, тоже на время ушла в спячку. Но с наступлением весны ее мучения начались с новой силой. В одну из теплых весенних ночей змея-искусительница неожиданно выползала из своего логова. Она зашевелилась внутри ее живота, задвигалась тугими кольцами, шипя и скручиваясь в новые узлы, по стенкам живота прошлась раздвоенным языком. Она, тыча похотливым языком, вгрызалась в ее плоть, выползла на низ живота и губами прижалась к нему. Зайнаб ахнула, страстна застонала. Она, мягко водя руками по животу, ласково потянулась к грудям, ладонями нежно прижалась к упругостям сосцов. Змея острыми, как колючки, клыками, впилась в них. Зайнаб издала сладострастный стон, упала на колени, спиной повалилась на постель, задвигала ногами. Руки опять потянулись к грудям, между ног, их стала упоительно гладить. Она в наитии кричала, стонала, пускалась в слезы, била себя по щекам, резко хохотала, падала лицом в постель, ползала по нему, гладила подушку непослушными дрожащими руками, царапала лицо, грудь, низ живота…
Наступил май месяц. Леса, луга, поля оделись в зеленый бархат. Природа благоухала. В горах таяли ледники, с их вершин на низины с грохотом устремились большие, малые реки. Запахло свежей землей. По утрам и вечерам, когда природа наполнялась многоголосием певчих птиц, мычанием коров, блеянием овец, голосами детей, особенно становилось весело.
Люди, уставшие за зиму, высыпались из отсыревших за зиму саклей. Колхозники сегодня в пойме реки вычищали луга, жгли прошлогоднюю траву, сухую хворостину. Весне больше всего радовалась молодежь, особенно дети. Даже хромой Гамид, подхваченный энергией молодежи, там, где находилась Зайнаб, серой тенью обхаживал группу молодых женщин.
Сегодня с утра Зайнаб дышалось легко, ее сердце было наполнено дыханием весны. Она у речки, с подружками лежа в папоротниках, дурманящих своим запахом, наслаждалась долгожданной весной.
У хромого Гамида от присутствия молодых женщин учащенно билось сердце, голова пошла кругом. Он хорохорился среди молодых женщин, искал возможность как можно ближе подступиться к Зайнаб.
— Какие вы все красивые, сладкие, — любезничал старый лис, — не женщины, а наливающиеся соком живые бутоны роз! — шутил Гамид, надеясь, Зайнаб обратит на него внимание.
Когда до сознания Зайнаб дошли слова хромого Гамида, у нее перехватило дыхание, ее взгляд встретился с его похотливым взглядом. Создалось такое впечатление, что из его глаз сверкнула молния и пронзила ее. Она вздрогнула, изменилась в лице, вспыхнула пурпурной краской. Резко встала, но упала, ее ноги стали ватными. Кровь толчками ударила в виски, от этого в глазах потемнело. Она напряглась, встала, на шатающихся ногах бессознательно отодвинулась от этого опасного места.
Гамид, словно гипнотизируя, ее со спины сверлил тяжелым взглядом зеленых глаз. Она спиной ощущала магнетизм его глаз, невольно обернулась и вздрогнула. Их глаза опять встретились: старые, пронзительные, алчущие крови и молодые, ненавидящие, испытывающие неподдельный страх. Зайнаб спотыкнулась, дрожь пробежала по ее телу, перед глазами завертели черные круги, сознание помутнело. Падая, она бессильно ухватилась за ствол молодой ивы и этим спаслась от шуток и насмешек сельчанок. Зайнаб, ни на кого не глядя, через кусты, растущие на поляне, направилась в сторону села.
Гамид тоже через какое-то время исчез. Он вышел наперерез Зайнаб:
— Зайнаб, здравствуй, как ты себя чувствуешь? Как живут твои братья? Слушаются ли они тебя?
Зайнаб от этого старика никак не ожидала такой прыти и наглости. Она брезгливо поджала губы. Отвернулась, но резко обернулась назад, потянулась к небольшому кинжалу, висящему на шее. Она предположить не могла, что этот смердящий человек может потерять совесть до такой степени.
— Дядя Гамид, уйди с моей дороги! Иначе не знаю, что я с тобой сделаю! — глаза Зайнаб метали молнии, правая рука с кинжалом нервно дрожала. Она была бледна, — Уйди, богом прошу!
Гамид не обратил никакого внимания на вспышку ее гнева и равномерно продолжал:
— Может, тебе нужна помощь, мужская рука, опора? А?.. Хочешь, я к тебе направлю домоработника. Ты будешь в сакле сидеть, пить чай, а он работать на тебя. Хочешь, — хитро подмигнул правым глазом, — тебя засватаю. Засватаю за немолодого, но крепкого человека с крепким хозяйством…
— Не за себя ли?! — противно улыбнулась Зайнаб. — Ты же у нас самый богатый, наживший свое добро на горе отчаявшихся от нищеты женщин!
— Да, я засватаю тебя за меня, — не обращал внимания на возмущенные возгласы Зайнаб. — Ты будешь довольна, а твои братья накормлены, одеты, обуты. У тебя не будет никаких забот, кроме заботы обо мне… Ну, милая, соглашайся! — Гамид, то ли в серьез, то ли в шутку, выставил вперед впалую грудь, расчесывая седую козлиную бороду.
Зайнаб от противных слов хромого Гамида вздрогнула. В ушах появился звон, в глазах — туман. Вдруг ей показалось, что солнце погасло, а она падает в бездонную пустоту. Ей казалось, что она издала крик о помощи. Сердце работало так, что готово было выскочить из груди. У нее помутился разум, вдруг взбесившаяся кровь, пульсируя, ударила в виски. Она весенними клокочущими потоками устремилась по кровеносным сосудам. Ей стало трудно дышать; она задыхалась, рывком руки рванула застежку на шее, острыми ногтями вцепилась в нее. Внутри у нее все горело. Огнем были охвачены грудь, живот, вниз живота. У нее внутри задвигался желудок, ее кишки как-то неестественно перекручивались, они на что-то наматывались. Она воочию увидела, как тугая скользкая змея-искусительница заворачивается вокруг икр ее ног. Ей стало горячо, в паху вспыхнул стыдливый огонь. Змея-искусительница медленно, но настойчиво проползала вверх по ногам, доползла до промежности ног, вонзила ядоносные клыки, заползло на плоский живот, оттуда на туго выпирающие груди. Обвило их тугими кольцами и впилось в коричневый сосок. Сердце гулко забилось, ей показалось, если оно сейчас же не утихомирится, оно или лопнет, или выскочит. Она ничего не видела: в ее глаза лез противный туман, лишая ее возможности видеть. Она дышала тяжело, со свистом; кончиком языка прошлась по высохшим губам. Грудь горела от стыдливой неги в ней; противное желание дурманящей страсти и вожделенной ласки стали подавлять ее волю так, что она была на грани лишения чувств.
— Убирайся вон, вонючий козел! — одними губами зашипела Зайнаб. — Убирайся! — она на него направила острие кинжала, — иначе я тебя зарежу!
— Уйду, — чуть назад предупредительно отскочил Гамид, — сейчас же уйду, если ты скажешь, что будешь моей…
— Никогда! Я никогда не буду твоей, блудливый козел! Пошел вон, пока тебя не лишила козлиной бороды! — негодовала Зайнаб.
— Ну что же, посмотрим, — нагло заулыбался Гамид. — Посмотрим, кто кого чего лишит… — раскатисто рассмеялся и, предусмотрительно оглядываясь по сторонам, удалился в подлесок…
Она сделала огромное усилие над собой, чтобы вслед за ним не запустить увесистый камень. Она от возмущения вокруг себя ничего не видела, она ругала, обзывала его. Шаг, другой, третий, она рухнула в заколдованный туман… Она пришла в себе у кромки реки. Кругом, кроме нее, никого не было. Со слезами на глазах оглянулась по сторонам, и в чем есть нырнула в объятия ее прохладных вод.