Еще одно мгновение, Зайнаб бросилась бы к ногам Али, прося, чтобы он высвободил ее из удушающих объятий змеи. Она готова была перед ним раздеться догола, броситься в ноги, прося, чтобы он «сорвал с нее мучащий ее запретный цветок». Шаг, еще шаг в его сторону… Сейчас она бросится в его объятия… Но ноги, ставшие ватными, вдруг подкосились, она пошатнулась, запуталась в высокой траве, лицом вниз упала в нее…
В это время за Зайнаб неотступно следили другие глаза, похотливые, ненасытные. Видел бы кто сейчас эти глаза! Он превратился в гюрзу, готовую броситься на жертву. Шипел, извивался, со скрежетом терлась о чешуи чешуйчатого тела. Становилась на хвост, в полтела отрывалась от земли, опускалась, растягивалась, готовясь к решающему броску. Вместе с чешуйчатым телом к мученице трубочкой тянулись бескровные уста, беззубые, зловонные, плюющие ядом.
Это существо шесть лет неотступно вело наблюдение за своей жертвой. Оно дожидалось своего часа, удобного случая, чтобы напасть и впиться в ее плоть ненасытным жалом, присосаться к ней жаждущими крови губами. Шесть лет это упругое скользящее ядоносное чудище преследовало ее, выжидало, чтобы напасть, впрыснуть яда, обездвижить и насладиться своей победой.
Бросок. Чудище обвилось вокруг нее, ее затянуло в кольца объятия. Зайнаб истомно закричала, села, прилагая все усилия тела, приподнялась на ноги. Ей нужно было спешно избавляться от удушающих объятий змея-искусителя и немедленно удалиться от грешного места. Оглянулась, но глаза покрылись мраком, она потеряла ориентацию, словно в бреду, поплела к реке, упала в воду. Она бессознательно кричала, ругалась, с себя срывала, стаскивала что-то мерзкое, скользкое.
Она никак не могла понять, где она, что с ней. Что это: явь или сон? В чем кроется секрет ее мучений? Ей неимоверными усилиями удалось вырваться из объятий змея-искусителя, разбежаться и унестись в спасительную саклю. Она не помнит, как в сумерках добралась до сакли, как разделась и легла в постель. Она не помнит, как уснула, забилась нервным, беспокойным сном…
Зайнаб во сне вдруг вздрогнула, вскрикнула, вскочила в постели. Глаза ее были широко открыты, их испуганный взгляд был направлен в темный угол комнаты. Она все дрожала, не понимая, что с ней происходит, старалась высвободиться от того, кого не было с ней в постели. Она стонала, тянулась к шее, к груди, животу, порывалась высвободиться из объятий какого-то скользкого, мерзкого существа. Она содрала с себя ночную рубашку, разорвала ее в клочья и бросила к ногам.
Она была в бредовом состоянии. Подсознание ей подсказывало, это змея-искусительница опять приползла к ней в постель, напала, стараясь зажать ее в свои тугие извивающиеся кольца, подмять под собой и задушить. У этой змеи почему-то голова была Али, которого она вчера встретила у реки. Когда она порывисто потянулась к нему, он виновато обернулся к ней спиной, стал отступать. Она вся задрожала, боросилась перед ним на колени, умоляя, чтобы он остался; встала, подобрала с пола шаль, накинула ее на плечи и пошла за ним. А он, краснея, пряча от нее полные слез глаза, все отступал. Наконец, рванул изо всех сил, пустился в темноту…
Зайнаб погналась за ним, легко вскочила на подоконник, створки окна окрыла настежь, выпрыгнула во двор и рванула за ускользающей тенью Али в спящую ночь.
Тихая весенняя ночь. Под лучами полной луны на травах и цветах дрожат радужным цветом миллиарды больших и малых росинок. Зайнаб в белоснежной шали на плечах, белой молнией носилась по ячменному полю, поднимая в небо миллионы радужных бусинок. Она, бледная, с широко открытыми глазами, зовя Али, просила, умоляла, чтобы он ее подождал, за ним носилась по зеленому морю ячменя. Она в поле ячменя, как в бреду, металась из стороны в сторону. Море ячменя, сладко спящее под матовым светом луны, встревоженное громкими криками мольбы Зайнаб, вдруг зашевелилось. По его мягким зеленым волнам, еле касаясь их, прошелся ветер, поднявшийся с реки. Зеленое море зашуршало, зашевелилось, гоняя над собой огромные волны. Оно устремлялось к алеющему горизонту, плавно переходящему в сизый небосклон.
Раба страстей на зеленых волнах понеслась в его зияющую глубину. На ее груди весела, блестящая при лунном свете, огромная змея-искусительница, душа ее в своих кольцах. Чтобы унять жажду неги, высвободиться из ее объятий, она бросилась в прохладу его волн. Там сама, извивалась как змея, проскользнула, пронеслась вдоль и поперек зеленого моря ячменя. Она истомно кричала, дрожащими руками царапала себе грудь, терзала свою плоть, кусалась, стонала, в агонии каталась в ячмене.
Объятия тугих колец змеи, затягивающиеся на ее ногах, пояснице, груди, шее становились все туже. Ей становилось трудно дышать, она задыхалась. Змея порциями впрыскивала яд в самые восприимчивые части ее тела. Яд, постепенно действуя, медленно усыплял ее разум, сводил ее с ума, закидывал в жернова вулкана. Грудь покрылась капельками блестящего пота; ее стало знобить и колотить; в животе усиливалась горечь отравления, глаза, спрятанные за паутиной тумана, перестали видеть, уши различать шумы и шорохи таинственной ночи. Сила невидимой страсти сводили ее с ума. Она истомно стонала, каталась по зеленому полю. Вдруг вскочила, вставая и падая, по полю пронеслась кругами, сужая их к середине поля. С мольбой Али вскочила, вновь пронеслась по полю.
А хромой искуситель, возбуждая свою отмирающую плоть, истомно стоная и рыча, повторяя все телодвижения своей мученицы, за ней неотступно ходил следом. Он ждал того кульминационного момента, того пика, когда девушка упадет и будет биться в конвульсиях страсти. Она, охваченная жаждой страсти, все больше теряла самообладание. Зайнаб забыла, кто она, что она в лунную ночь потеряла в поле ячменя, чего ищет, от чего она высвобождается.
Настал желанный миг. Гамид, тяжело ступая на дрожащих кошачьих лапах, вышел из-за своего укрытия. Стал за спиной Зайнаб. Зайнаб за собой почувствовала гибкие телодвижения серой твари, отвратительную вонь, исходящую из ее пасти. Она вздрогнула и вскрикнула. Но было поздно… Хромой старик, откуда не нашлись силы, стремительно набросился на девушку, зажал ее в своих губительных объятиях, гнилыми передними зубами впился в ее губы. Девушка, почувствовав прикосновение липучих губ, гнилой запах, выделяемый его ртом, острый запах мочи, исходящий от его козлиной бороды, вскрикнула, отдернулась назад. Закричала так, что горы задрожали, шапки дремучих холмов вздрогнули. Но не тут-то было! Старик зажал девушку между ног с удесятеренной силой, своей клешней зажал ей рот. И вой девушки, терзаемой скользким, змееподобным существом, разнесся по холмам и долинам…
Зайнаб, прикрываясь разорванной в клочья шалью, ничего не соображая, ничего не чувствуя, бродила по зеленному морю ячменя, освещенному лунным светом. Она спотыкалась, падала, вставала, вновь падала. Она долго бродила по безграничному полю, не находя выхода. Наконец, ступила на какую-ту тропу, тянущуюся из ячменного поля в сторону горной вершины. Она вела ее на макушку горы, начинающую вырисовываться в свете утренней зари.
Зайнаб стояла на макушке горы. Луна с головы до ног освещала ее своим белесым светом. Она стояла высокая, стройная, с длинными, распущенными волосами, струящимися на плечи, грудь, спину. Она по-детски протянула тонкие руки вперед, сделал еще несколько шагов, поднялась на самую высокую макушку и застыла.
Внизу вся лощина спала под периной бело-молочных туч, утопающих в матовом свете луны. Казалось, Зайнаб тоже обернулась белой тучей, готовой свеситься с горы в пропасть и соскользнуть.