Король посмотрел на него, но не сказал ни слова.
— Я полагаю, что было бы честно сообщить вам, что частью правительственного манифеста является предложение учредить парламентскую комиссию для расследования монархии, ее обязанностей и ее ответственности. Я намереваюсь предложить этой комиссии ввести ряд радикальных ограничений на деятельность, роль и финансирование как вас, так и ваших родственников. Уже произошло слишком много скандалов и обескураживающих случаев. Пришло время народу принять решение.
Когда король заговорил, его голос был удивительно мягок и сдержан.
— Меня не перестает изумлять, как политики любят именем народа прикрывать самую отъявленную ложь. В то же время если бы я, наследственный монарх, решил провозгласить заповеди Нового Завета, мои слова тотчас были бы поставлены под сомнение.
Оскорбление прозвучало неспешно, поэтому проникло глубоко. Урхарт только снисходительно улыбнулся.
— Итак, это открытая война? Между вами и мной. Между королем и его Кромвелем. Куда подевалась старинная английская добродетель компромисса?
— Я шотландец.
— Значит, вы решили уничтожить меня, и со мной государственное устройство, которое служило этой стране на протяжении поколений.
— Конституционная монархия построена на ложной предпосылке о достоинстве и хорошем воспитании. Едва ли моя вина, что у вас всех оказались аппетиты и сексуальные предпочтения козлов!
Король отпрянул, словно от пощечины, и Урхарт понял, что, возможно, хватил через край. В конце концов, зачем оскорбления?
— Не хочу больше отнимать ваше время, сир. Я пришел только затем, чтобы сообщить вам о роспуске парламента. 14 марта.
— Это вы так считаете. Но я так не думаю.
— Что за чушь? — Голос Урхарта был спокоен: он знал свои права.
— Вы ожидаете, что я издам королевскую прокламацию сегодня же, немедленно.
— Я имею полное право на это рассчитывать.
— Возможно. Но, возможно, и нет. Интересная ситуаций, вам не кажется? Потому что и у меня, согласно тем же законодательным прецедентам, есть право быть выслушанным, право советовать и предостерегать.
— Я и советуюсь с вами. Давайте мне столько советов, сколько хотите, предостерегайте меня, можете даже угрожать мне. Но это не избавляет вас от необходимости распустить парламент по моему требованию. Это право премьер-министра.
— Будьте благоразумны, премьер-министр. Я впервые делаю это, я новичок. Мне самому нужно посоветоваться, поговорить с некоторыми людьми, убедиться в том, что я совершаю законные действия. Я уверен, в моем положении было бы уместно отложить выполнение вашей просьбы, скажем, до следующей недели. Вполне разумный срок, не правда ли? Только несколько дней.
— Это невозможно.
— Но почему?
— Вы не можете рассчитывать, что я отложу выборы до четверга на Страстной неделе, когда те, кто не на коленях, едва держатся на ногах, отмечая пасхальные каникулы. Никаких отсрочек. Я не потерплю их, вы слышите?
Сдержанность была отброшена, Урхарт стоял, судорожно сжав кулаки и расставив ноги, точно собирался наброситься на монарха. Но, вместо того чтобы увернуться или отпрянуть назад, король рассмеялся сухим, невыразительным смехом, который эхом отдался в высоких потолках.
— Вы должны извинить меня, Урхарт, это моя маленькая шутка. Разумеется, я не могу медлить с выполнением вашего требования. Я просто хотел посмотреть, как вы будете реагировать. — Мускулы стягивали его лицо в улыбку, но в ней не было теплоты, а глаза смотрели совсем холодно. — Похоже, вы торопитесь. Должен сказать, что и я тороплюсь, потому что ваш напор побудил меня принять собственное решение. Видите ли, Урхарт, я презираю вас и все, что вы отстаиваете. Я презираю безжалостную, неумолимую, совершенно бездушную манеру, в ноторой вы добиваетесь своих целей. И я чувствую себя обязанным сделать все, чтобы остановить вас.
Урхарт покачал головой.
— Но вы не можете отложить выборы.
— Да. Но я не могу согласиться и с тем, что вы уничтожаете моих друзей и разрушаете мою семью. А сейчас вы пытаетесь уничтожить меня и со мной монархию. Знаете, Шарлотта, возможно, недалекая женщина, но в душе она добрый человек. Она не заслужила того, чему вы ее подвергли. Не заслужил этого и Майкрофт. — Он помолчал секунду или две. — Вижу, что вы даже не считаете нужным опровергать это.
— У меня нет комментариев. Вы ничего не можете доназать,
— А мне и не нужно доказывать. Себе, во всяком случае. Видите ли, Урхарт, вы использовали тех, кого я люблю, в качестве половой тряпки, о которую вытираете ноги на вашем пути по сточным канавам. А теперь вам захотелось втоптать в грязь и меня. Я этого не допущу.
— Вы ничего не сможете сделать. После этих выборов монархия не будет играть никакой политической роли.
— В этом, премьер-министр, у нас нет разногласий. Мне стоило немалых усилий признать очевидность того факта, что идеалы, которые я пытался защитить, те стремления, которые я хотел сделать достоянием всех, все то, чем я занимался последние месяцы, — все это политика. Печально, но так. Если я высказываюсь публично, пусть даже о погоде, это политина. Нет разграничительной линии.
— Наконец мы начали умнеть.
— Я — да. Не уверен, что это относится и к вам. У меня долг, почти Божественный долг, делать все, что я могу, чтобы защитить монархию. Я одинаково предан и себе, и тем вещам, в которые верю. Однако совести неуютно под современной короной. Вы позаботились об этом.
— Об этом позаботится народ.
— Возможно. Но не 14 марта.
Урхарт непроизвольным жестом вытер ладонью рот.
— Вы испытываете мое терпение. Это произойдет 14 марта.
— Этого не случится, потому что вам придется отложить роспуск парламента ввиду неожиданных обстоятельств.
— Каких обстоятельств?
— Моего заявления об отречении.
— Еще одна из ваших дурацких шуток?
— Я не пользуюсь репутацией шутника.
— Вы отрекаетесь от престола? — Урхарт впервые почувствовал, что почва уходит у него из-под ног. Его челюсть слегка задрожала.
— Чтобы защитить монархию и мою совесть. Чтобы сразиться с вами и вам подобными всеми доступными средствами. Это единственный выход.
В его словах безошибочно просматривалась серьезность, которая всегда была слабым местом этого человека, и полная неспособность скрыть свою честность. В глазах Урхарта блеснул огонек: он пытался представить политический расклад и ущерб, который отсрочка нанесет его планам. Он все равно возьмет верх, ведь так? Парламент народа против монархии. Ему придется на неделю сдвинуться по календарю, даже если выборы придутся на Страстной четверг — подходящий день, чтобы задать королю вздрючку. Если только… Боже, ему вовсе не хотелось занять место Маккиллина в качестве лидера оппозиции. Нет, это было бы не смешно.
— Какую роль вы собираетесь сыграть в избирательной кампании? — В его голосе теперь звучала неуверенность.
Самую скромную. Я буду говорить о вещах, ноторые меня волнуют: о бедности, об отсутствии перспектив для молодых. О проблемах городов и бедственном положении с окружающей средой. Я попрошу Дэвида Майкрофта помогать мне. У него талант к рекламе, вы не находите?
Настроение короля переменилось, постоянное напряжение, казалось, покинуло его лицо. Он стал мягче, словно его никогда не мучили ночные кошмары и чувство вины. Казалось, он почти любуется собой.
— Но все, что я буду делать, будет делаться с крайней щепетильностью. Я не собираюсь вступать ни в личную конфронтацию, ни в дебаты с вами. Хотя подозреваю, что другие будут менее брезгливы.
Он подошел к кнопне, спрятанной за одной из оконных штор, и нажал ее. Почти немедленно дверь отворилась и в комнату вошел… Бенджамин Лэндлесс.
— Ты!
— Я. — Он кивнул. — Давненько не виделись, Френсис. Словно век назад, и совсем в другом мире.
— Занятная парочка — король и деревенщина вроде тебя.
— Нужда не тетка.
— Полагаю, ты возьмешь на себя печатание и распространение норолевских писаний.
— Возможно, Френсис. Но ими я не ограничусь. Тут Урхарт заметил, что Лэндлесс держит что-то в руне. Пачку листов бумаги?