По воспоминаниям г-на Оболенского-Каспийского:
«Впервые с детства я почувствовал приступ жадности и зависти к неодушевленному объекту, а именно к емкости с каким-то пойлом. Моя маленькая дочка Маруся, как и все дети, первыми приняли на себя волну простуды, серьезной и опасной, как и вся окружающая действительность. Во время привала на реке, нет, прямо на ней, а скорее, возле нее, кто-то поил своего отпрыска какой-то спиртовой бодягой, и к моей беде слишком близко, чтоб мой нос это почувствовал. Я сидел спиной, держа дочку, заодно и поддерживая собой Аришу.
Володя сидел сам по себе, его бы я точно не потянул в том состоянии. Конечно, меня это заставило чуть ли не свернуть шею. И какое свинство, этим человеком оказался мой друг, человек, сидящий со мной за столом... То, что было потом, и вспоминать стыдно. Я был категорически неправ в том, что делиться здесь не являлось хорошей манерой, а скорее тут работали иные порядки. Да и та гадость, попавшая мне в левый глаз, не могла быть прописана никогда в качестве лекарства моей деточке.»
Близ реки чувствовалось влияние ещё одной, ранее слабо проявленной неприятной составляющей - комаров и прочих мошек. Они готовились к грядущей зиме и с большой жалостью, в художественном понимании, прощались с уходящим годом. Зима была для них смертью или мучительно долгим сном. И тут такое счастье подвалило.
Здешние насекомые понемногу заползали в одеяния бедолаг, и те чесались, но думая, что это все нервы. Ох, они много чего не знали о себе. Но теперь угроза стала явной. Посреди белого дня, под ставший привычным небольшой дождь, вдоль реки, шли перманентные атаки многочисленных мельчайших обитателей этого недоброжелательного на людей края. На полуоткрытой местности костры даже не тлели, и поэтому отпугивать насекомых получалось очень плохо.
Кто знал, что пепел, оставшийся в гроте, мог стать прекрасной маской для лица, которой хватило бы для нескольких десятков милых дам, которых так сильно кусали голодные зверьки.
«Ползать по земле - это свинство. Но не ползать, быть неподвижным, как прах или камень, - об этом гнусно и подумать. Это противоречит жизни, сама сущность которой есть движение, сила движения, создание силы движения. Жизнь полна неудовлетворенности, но еще меньше может удовлетворить нас мысль о предстоящей смерти.»
Джон Гриффит Чейни
Перекличка расстроила. Куда-то исчезло девять человек, причем реальные причины исчезновения были лишь у трех - у одного старика, позволившего себе смерть в одиночестве на том горном плато, и единственном человеке, который сказал, что лучше находиться на высоте, так как метаболизм там, по его мнению, после краткого периода интенсивного роста снижается, что способствует большему периоду «сохранения на плаву». Его не послушали, так как это и горой назвать было трудно. Грот - наиболее высотная часть их путешествия находился на высоте не более 700 метров над уровнем океана, что, в общем-то, и горой назвать было трудно. А подниматься выше никто пока не собирался, хотя окружавшие с трех сторон горы могли в будущем заставить их преодолевать. Еще одинокая семья осталась в гроте, поникнув духом. Никакие уговоры не заставили их идти.Слабость, проявленная тогда - легкий подарок смерти. Роскошь «пустого самопожертвования», тем не менее, лишила то ли девяти, то ли трех человек шансов на жизни.
Вскоре, тот, кто помогал в переписи, понял, в чем возникли «ножницы», конечно, дело было в трех мужчинах, оставшихся лежать на горном плато. Но в сумме было шесть человек.
А где еще три? Кто-то вспомнил о сбежавшей женщине, - жене одного из тех, кто был отравлен тем специфичным способом. А вот загадка с двумя пропавшими была списана на ошибки расчетов или чей-то слух. Люди выли как волы.
Собрание старейшин настаивало о прекращении ненужной переклички. Все жаждали ловли рыбы. Они-то мечтали, что рыба будет заходить в их руки. Так и думая, полчище двуногих, спустились к берегу и руками по образу мельницы или гребцов стали перемалывать кубометры воды, в очередной раз, показывая свою неприспособленность, глупость. Конечно, все это было смешно, так как река в этом месте была не менее двадцати саженей в ширину, а ряд сотен рук не делали ничего, кроме моментально простуженных в воде.