Петропавловску также было не до «общения». Он все еще оборонялся, и это также были его последние дни. Да, характер сражений имел совершенно другой вид. Но тем не менее. Уже 2 ноября на пароходах "Сишан" и "Магнит" Петропавловск покинут белые отряды. А спустя восемь дней, десятого ноября 1922 года в город войдут партизаны. И тогда все закончится. Или только начнется. Для кого как.
Вернувшись домой, практически на окраину тогдашнего Владивостока, он сел за стол, достал из ящика лист бумаги, на котором было все написано. Найдя старый-престарый конверт, он положил бумагу, завернул.
Портянки сменил, одел сапоги из его молодости, казавшиеся ему непромокаемыми, сдерживая дискомфорт от ног, которые сильно опухли; покормил своего «ручного» говорящего попугая, который почему-то вместо того, чтоб броситься на еду - ведь дома этот одинокий старик не был уже два дня, накинулся на плечо своего хозяина таким образом, что тот не мог его оторвать от себя.
Роскошный попугай, привезенный другом немецкого происхождения, из бывшей Германской Макронезии - уже несуществующего территориального формирования, колонии канувшей в небытие Германской империи, захваченной японскими силами на начальном этапе Первой мировой войны.
Друг, военный корреспондент, билингвист, участник Цусимского сражения, один из тех, кому удалось отступить аж до Магадаскара, где он, будучи вольным от приказов военного начальства, так как попал в ту ситуацию практически случайно, прожил несколько лет, а затем, возвращаясь обратно во Владивосток, с уймой путевых заметок, являясь подданным Российской империи, умудрился добраться Германских Самоа, что, в общем-то, было в его духе, где ему оказали честь, подарив эту замечательную умную птицу.
В восемнадцатом году Ханс Херман Хоппе умирает, так и не отправившись от беды, случившейся с ним в одном из путешествия по Манчжурии. За несколько недель до смерти ему ампутируют обе ноги, по причине прогрессирующей гангрены. И напоследок, понимая, что сам он не сможет ухаживать, он, через большое сопротивление пернатого, умудряется всучить его своему единственному другу в этом городе. Так как сам он почти всю жизнь жил в Харбине.
Птица тяжело привыкала к потере хозяина, едва не погибла от депрессии, да, такой проницательной была её душа, как у некоторых собак и кошек и иных, казалось бы, у более умных животных. Но за те несколько лет она окончательно привыкла к Ивану Савельевичу, и была членом его семьи, скрадывая одиночество. Попугай напоминал сумасшедшего ворона, он даже пытался клевать своего господина, тогда, когда тот стал выходить. Отмахиваясь от него, тот попытался закрыть дверь так, чтоб тот не вышел на улицу - губительную среду для этого, теплолюбивого экзотического животного. Но нет, это совершенно не удалось.
Иван Савельевич почувствовал, что его мироощущение резко изменились, стали менее выраженными. Орион - так звали птицу, настаивал всеми своим поведенческими выражениями на том, чтоб господин Фролов вернулся.
Но жгучая и выверенная годами службы ответственность была превыше. Он побрёл по лужам, по грязной бедной уличке своей слободы. Не остановила и его единственный человек, женщина, как ее здесь еще звали - «мадам Фонтан» - спившаяся вдова какого-то генерала. Она, единственная, кто повстречалась ему. Она шла с пустыми ведрами к, находящемуся неподалеку трактиру, не за водой, а за остатками пищи, которые она скармливала домашним животным.
Удивительно, но теперь, будучи по факту крестьянкой, ее не покидали те самые, уходящие, вместе с такими как она, буржуазные привычки.
Сдержанно поприветствовав её, едва увидев сквозь плотный угловатый и холодный осенний дождь, старик смог сорвать начатый ей разговор, сославшись на то, что «ведра, таким образом, очень быстро наполнятся водой, а зачем вам вода, вы же не за тем шли?». Попугай очень быстро стал мокрым и едва сдерживался в воздушном пространстве.
Дед был очень зол на него, но ничего не мог поделать. Пройдя с три сотни шагов, спускаясь к центральной части города, он застал сильную боль в сердце. Но он уже не мог остановиться. Подобное посещало его тело в последние месяцы, и он спасался лежачим положением.
Но позволить себе вновь вернуться, в третий раз - Иван Савельевич не мог. Виднелась водокачка - спаситель жителей слободки, находящейся на высоте, в жаркие дни, когда местные колодцы иногда, да пересыхали. Хотя это проблема не столь жары - Владивосток не являлся таким городом, а скорей сезонных явлений и небольшой глубины данных скважин. Дальше дорога становилась еще более коварной и как следствие опасной. Грунт проседал, небольшие селевые потоки с горки спускались вниз, заливая нижележащие домишки и усадьбы. Система водоотвода тогда еще не была такой, какой сейчас. Водокачка находилась в непосредственной близости от дороги. Орион, с невероятным так сказать мужеством вновь и вновь стал клевать своего «отца» за плешивый козырёк головного убора и пронзительно кричать, ощущая, что скоро он свалится на землю.