Но случай с сорванным выстрелом - прерванной попыткой отомстить, отыграться, на том, в что он попал, основательно переломили его душу, затаив скверное чувство отмщения, но теперь не на природе, не на зверях, не на самом себе, а на обидчице в частном случае, и в общем - на всех. Но, к сожалению, как всегда в таких ситуациях - правда вскрылась слишком поздно. Пока это выглядело достаточно спокойно, несмотря на полудурошную реакцию Нойтера. Хотя, она заслуживала того, чтоб ей бы вмазали. Но этого не получилось.
Перекинувшись взглядами, заодно изучив друг друга, они разошлись, ружье было брошено, но его подобрал Роман Михайлович Морозов - тихоня, наиболее скучный и не колористый, из тройки скрытых преследователей. Люди поняли, ради чего стреляли оба мужчин.
«Мораль - это эстетика. То, что морально - красиво, что нет - уродливо. Мы живём в такую эпоху, которая во всех областях склоняется к уродству. В несдержанности, насмешках, сарказме, обесценивании индивида и в утрате прав общества. Моя судьба - это роль Кассандры, пророчествующей на рушащихся стенах Трои.
Ну или, если кому-то будет понятнее, это роль врача, который ставит жестокий диагноз без какого-либо снисхождения. Роль моралиста заключается в том, чтобы свидетельствовать и не сдаваться, не отступать, даже если твоя армия разгромлена; оставаться на ногах, даже если все остальные в этот момент встают на колени, падают или, что ещё хуже, валяются.»
Жан Ко
Шум еще долго не сходил, Владимир Оболенский, подстреливший лося, бесцеремонно прервал обсуждения на морально-этические темы. Его также раздражало то, что сделала женщина - одной рукой пытающаяся помешать и ему. Но он оказался ловчей. Женщину¸ как и полагается, обматерили, прилюдно, вызвав у нее стыдобу. Побрели дальше. Оставшийся в живых крупный лось бежал, несмотря на свою явную привязанность к погибшему собрату. Вскоре они дошли до места убийства. Из дневников-воспоминаний:
«Беззащитный лось лежал мертвым грузом на этом грустном берегу великой реки. Едва переросший подростковый возраст, совсем молоденький. Ему надо было еще жить и жить. Поражен в район сердечной мышцы. Можно было точно сказать, что стрелявший, имел прекрасную сноровку, не растерянную временем и возрастом. Убийца, имея в виду слегка грустного г-на Оболенского, покрутился возле своей жертвы, равно как и зеваки. Я остался на сравнительно большом расстоянии. Молодые рожки переливались об лучи уходящего солнца. Морозный воздух и штиль. В голове играла какая-то грустнейшая из мелодий. Мне никогда так не было неловко, тяжело в сердце, чем тогда, когда я посмотрел в глаза убитого животного, которые оказались открытыми. Будто получил ожог.»
---
«Зверь лежал в таком положении, которое испускало лишь одну безмолвную, но отчетливую мысль: Зачем?»
Люди, сравнительно «давно» не плакавшие, вдруг начали оплакивать павшего лесного зверя, причем гораздо искреннее, гораздо экспрессивней, и со стороны - душещипательней, нежели погибших ранее.
Человек вообще странное существо - животных любит больше, чем себе подобных. Чутко чувствует несправедливость, но редко действует честно. Бросает и предает, но морализирует. Обладает бесконечной сентиментальностью, но стреляет в спину. Идёт к успеху, невзирая на порождение чужих неудач. Не любит запекшуюся кровь, но пьет свежую без зазрений. Умирая, стремится унести с собой как можно больше жизней. Совершенно субъективен и беспринципен, хотя считает себя рациональным. Меняет то, что вкладывает в понятия зла и добра чаще, чем перчатки. Пьет, чтоб одновременно почувствовать веселье и успокоение. Любит чувствовать, но всегда полагается на бесчувственное. Считает, что велик, но не справляется ни с кем, без вооружения. Совершенен в искусстве обмана, и прежде всего самообмана. Для него поймана чавыча - это заслуженная пища, а лось - добытая нечестным путем. Но ведь нет никакой разницы.
И оплакивая животное, они забылись, растворились в проблеме текущего - его уже не спасти, раз убили, так используйте его бренное тело, ведь душа вернется. Их можно было понять, психика деградировала, а тонкая душевная организация многих и выплескивала наружу всю соль.
Никто и не замечал небесные вереницы из числа десятков белоголовых орланов. Им совершенно безразличной показалась, туша одиноко лежащего лося. Ведь они летели на запад - к холму. Там происходили куда более страшные вещи, нежели сентиментальная история с в общем-то зря застреленным парнокопытным. Поздней, когда люди решились на ночлег вокруг туши убитого, ему нашли применение. Никто не пробовал ранее мясо этого рогатого, но заготовить его решились. Вот правда, это оказалось куда более сложным делом, нежели чавыча, и тем более форель.