Достаточно скромно, с небольшим количеством провожающих - если и уезжали, то целыми семьями, кто будет провожать то, если только не приближенные, и по каким-то причинам не взятые в долгий путь служанки, домработницы, гувернантки. Ранним утром корабль покинул гавань и отправился первым, флагманским образом, пробивать дорогу до такой далекой и непонятной Америки - обросшей большим количеством мифов.
Если про Европу знали весьма много, то единственные, что помнили многие пассажиры про Новый свет - так как это про гражданскую войну, произошедшую там полвека назад, что не успокаивало, а наоборот усиливало напряженность и заставляло задуматься над тем, а что если повториться? И снова бежать? Мир не так и бесконечен. Сюда очень точно подмешивался призрак мировой революции - окутавший страхом ее противников. Многие смеялись над революционерами пятого года, но ведь это было зря. Никто не верил в революцию в Германии - но она же произошла, о чем говорить про Россию. Мало кто вспоминал ухмылки в адрес студентов, проводящих малоудачные террористические акты на местных чиновниках в разных уголках империи - но не так смешно было, когда узнали о покушениях на императоров, которые привели к известнейшим последствиям в итоге.
Помнится и смерть Столыпина. Тремор овладевает лишь мысль о том, что большевики доберутся до каждого из наиболее проявивших борцов с ними. Это было тяжелое время, когда чернь, люмпены - именно так их называли многие здесь, наступала семимильными шагами по всем фронтам жизни.
Теперь хоть прямиком на плаху. К двадцатому сентябрю обещали подготовить второй корабль - теперь на него было куда более попасть, и в порядке условной живой очереди, большинство из тех, кто были на том самом рауте, попадают на судно, первым или вторым классом, в зависимости от таинства распределения. Семнадцатого сентября большинству разносят письма доброчестивые разносчики писем.
Открывая каждого из них - удивленным образом упакованное в конверт из дешевой бумаги письмо, растиражированное печатной машинкой, за небольшим исключением разнящуюся по фамилии, имени, отчеству, кому это письмо было адресовано, и от печатки и подписи - кем учреждено разрешение. Отправление было назначено на двадцать четвертое число. Город все еще жил мирной жизнью, Спасск держал оборону, японцы еще не покинули регион. Все было так, как и месяц назад, за исключением одного - момент времени, когда жизнь должна будет круто измениться в очередной раз, нещадно приближался.
Наступает время прощания, невеселых сборов, местные впервые осознают потерю своих домов, неместные - это уже прошли, их дома уже давно сожжены, разворованы и захвачены чужаками. Мило наблюдать, как гости - приезжие, успокаивают сердобольных барынь, оплакивающих все, что не могут взять с собой, в отдельных случаях - истоптанные сапоги то ли брата, то ли мужа. На каждого человека установлен строгий лимит по багажу, равный нескольким пудам живого веса. Первоначально запрещается провоз питомцев - нет, никаких проездных документов тогда никто не просил, но истерика детей и жен, капающие на седые и лысые головы глав семей, заставляют обратиться с коллективной просьбой смягчить ограничение, и их просьбу удовлетворяют - собаки и кошки имеют право в ограниченном количестве покинуть Россию и больше не оставить здесь своего потомства. Великая потеря конечно же...
Золотой рог
До салона оставалось не больше сотни шагов. Это было достаточно примечательное здание на Светланской улице, названной в честь "Светлана", на котором тогда посетил Владивосток Великий князь Алексей Александрович в 1873 году. Самое удивительное, первое ее название - Американская. Она была названа в честь пароходо-корвета "Америка"- первого российского судна, исследовавшего залив Петра Великого в 1859 году. Американская улица стала главной и вроде бы как первой улицей Владивостока. Через пару лет ее переименуют в Ленинскую.
Так очевидно и так глупо, как и в сотнях городов, создавая образ «божественного» вождя, наспех уничтожая то, что еще вчера было частью настоящего, а сегодня - проклятьем нового режима. Но об этом не в этот раз. В этот день все было еще по-старому, и капитан - одетый по уставу, как и полагалось - ему нужно было еще зайти в портовое управление, отвел мальчика к своему личному цирюльнику, старому еврею - Борису Моисеевичу, который был его близким другом и также планировал «отчаливать» в скором времени.