В крайний день было найдено всего лишь восемь свежих ракушек. Правда вот свежими они были только для жаждущих.
Вскоре вскрылось не самое приятное, но, к счастью, скоротечное отравление, таким образом двое невольных странников северных дюн поплатились за то, необдуманное, опрометчивое решение закинуть их в свои рты. Шла очередная волна непрерывного дождевого потока, наступающего на северо-западную оконечность североамериканского материка, пришедшего с пучин центральной части Тихого океана; пронизанного игольчатым ветром, который с гнал на пустынный берег темно-бурые водоросли, насильно оторванные, ревущими ветрами, плеядой течений.
Вечером пошёл сильный снег, а огня так и не было. Вязкий, переувлажненный берег оголял пески, оставляя в подножье береговой полосы различного рода острые остроги каменистых образований и даже некоего подобия карстовых отложений - молчаливых свидетелей докембрия. Обувь нещадно деградировала с каждой вылазкой, будто в лес, к ручью, подвергнутому еще большей сели, норовящей в любой момент разложить скалистое образование, переходящее в плато, в груду из нескольких слоев различных слоев, весом в несколько сотен тонн. От подошвы богатых сапог, купленных еще во Флоренции, осталось жалкое подобие, а простенькие осенние сапожки Татьяны прогнили совершенно, опередив свой конец на несколько лет вперед. Неблагоприятная среда способствовало к простуде. Переживший атаку мускатным орехом держался куда лучше, чем хрупкая Татьяна.
Облокотившись об стенку одного из яликов, сидя на земле, которая начала превращаться маленькое болото - благодаря накоплению и дальнейшему «освобождения», посредство вытекания в образованные ложбины, под массой, держащихся на честном слове. Небо, не затянутое сплошь свинцовыми тучами, подарило прекрасную картину стремительно уходящего в небытие вечера - первого, после того дня, когда произошла трагедия, изменившая жизнь до неузнаваемости. Евгений Понасенков уже и не пытался сотворить очаг, ибо последние часы поставили крест на всем, что еще оставалось сухим, скрытым от всепроникающей влаги, вопреки всему. Дышалось тяжело, у Татьяны, кажется, была слабая, еще развивающаяся форма астматического синдрома. Сочетание перенасыщенного водой воздуха и всего, что окружало здесь, в том числе одежду - ведь меньшая из лодок.
На западе, далеко в море, вечер был освящен красными перистыми облаками - прямыми признаками грядущих перемен. Такое бывает редко, когда небо соревнуется между собой, меж майскими, ась сентябрьскими красными, а также белёсыми, абсолютно чистыми, крыльями пастельного голубого неба, с жестокостью, нависавшей над грубыми, совершенно зимними Кордильерами. Ведь здесь, над головой, происходило нечто, ровно такое, что сопровождается и на далеко на юге, где мир, якобы становится перевернутым - в Андах, таких похожих и не похожих одновременно горах Латинской Америки.
Там ходят ламы, и пасутся овцебыки, и волки там другие, но столкновение разных проявлений одной и той же стихии - одинаково. Нахлестываемое с великого океана воздушное бедствие на большой высоте сталкивается в горах, обрушивая часть своего потенциала, борясь с хрустальными вершинами полуночного неба. Здесь, у подножья, у начала первой линии обороны, в такие октябрьские дни, непривыкшему человеку трудно. Тебе приходиться бороться с раздирающей черепную коробку головной болью, а чем старше ты, тем хуже ведут тебя кости, ведь на них давят, с сильнейшей силой потоки крови, вроде бы и насыщенной кислородом - ведь не в горах, но ведущей себя иначе, так, словно ты падаешь в обрыв, но что-то поднимает тебя и снова, тяжелой, давящей с недюжинной, бычьей силой, обрушается на твою шею, душа, вроде бы и несильно, но на постоянно основе, иннервируя до предела твое бренное тело, обманывая мозг, от дефицита «питания».
Ты смотришь в небольшую кромку оголенного неба, которая еще час назад заливало тебя водой так, будто там, со внешней стороны твоего бунгало, стоит милый фермер, наивно считающий, что льет он бережно сцеженное молоко, с собственных коров в общий чан, и радуешься небольшой части красивого неба, а потом осознаешь, что завтра будет веселей, гораздо веселей. Но чего думать о завтрашнем дне, когда, свалившись от боли, лихорадки на земле, в этих квадратах, ты вдруг понимаешь, что тебе не так уж плохо, и вода с неба - нечто великое, сладкое, по сравнению с еще незабытой солоноватой «живицей», которую пришлось попробовать позапрошлым днем, когда не удалось достичь родника.