«Обрадовав» остальных, неспешно вояжирующих вдоль берега Залива Аляски в штиль, явно не способствующий большой скорости движения - да и зачем, когда есть наивные дурачки, пусть даже и такие высокопоставленные, каким был Оудэл, в такую не самую теплую пору; к тому же ночью, когда есть напитки, относительное неплохое место для лежака и весьма добротные «яхточки» - в понятии обывателя; все, пусть даже и слегка подпитые господа, решительно отрезвели, озверели, и начали думать в поиске решения. Второй инцидент со странными людьми, да и еще, при такой ситуации положили крест на всей охоте в эту определенно интересную пору.
Не без малости сожаления, уже не повторяя сценарий с Джуно - так как до него довезти раненых в живом состоянии наверняка было невозможно, пришлось принятие решение «идти» в Якутат - расположенный, как упоминалось ранее весьма близко, если имелся транспорт, и знание местности. И все это имелось, за небольшими оговорками. Кто бы знал, как бы изменилась история, если бы тогда все, чудом спасшиеся с тонущей «Гельвеции», не встретили бушующую стихию ветра на воде, а направились на север, отыскав наконец то, за что гниют заживо, там, за горами и их подножья.
Скорей всего - история бы там и закончилась. С минимальным числом жертв. Каких-то семьдесят миль, и вы оказываетесь на клочке цивилизации, переводимым с колошского (тлинкитского) языка ничем иным как «место, где покоятся каноэ». Но чего уже сожалеть, когда лишь двое, и то, по весьма непраздничному случаю, несутся на проворных лодках в этот острог. Якутат - весьма символическое место как для географа.
Ведь именно там отросток «Земли Полуночного Солнца», разрывается, а вернее начинается, а впереди - на север, начинается более известная, и куда более масштабная территория совершенно другой, и одновременно той же Аляски - земли, которая балует лишайником животных, радует белых медведей добычей и холоднейшим климатом, а людей - разве что случайно найденными самородками и невероятными картинами совершенного иного, не передаваемого словами полярного неба, лютейшими морозами, жестокой тундрой, великим Маккензи, конечно же Юконом, в полной красе, а не украдкой, потайки, с ревностью, сквозь туман, повышенную облачность, как это происходит здесь, на «юге», который далеко таким не является.
***
Когда ржавеет броня, а сердце одолевает тоска, то и не особо хочется идти, ведь и так пройдено уже немало верст, а кроме истоптанной обуви, ноющих ног, никакого результата. Вместо угрюмого однообразного берега реки, стали появляться, снова, чудеса местного, снова лесного, а вернее таёжного ландшафта. Земля на смену камням. Не оборачиваясь назад, так как больно смотреть на все это, группа, тех, кто шел вдоль реки Таншеншини, заходила все глубже и глубже в царство леса - оспариваемого холмами, которые вновь встречались по пути, заставляя подниматься и спускаться, или избегать, этих странных паломников, блуждающих в поиске солнца. Но его не было. И не мешали горы - постепенно сменяющиеся на устойчивый равнинный рельеф, тот самый, который было видно с вершины плато, а вернее с скалы - приюта ночи, чувствовавшейся уже совершенно по-другому, куда более осенней, несмотря на тогдашние заморозки. Втянувшиеся в тесную жизнь, посреди бескрайних и таких, на самом деле, однообразных, темных лесов, просто шли, находя по пути собственно себе и маршрут. Выбирать не приходилось, и пойманная рыба, прямо ночью, становилась радостью. Наложенное вето на использование огнестрельного оружия с недавних пор ограничило и так малые шансы на легкую добычу.
Счет времени изменился, будто часы - это одушевленный персонаж, старик, в безмолвной лачуге, ждущей, когда к нему придет смерть, попутно, все еще, от ничегонеделания, занимаясь какой-то ерундой.
Немыслимо и представить человека сейчас, который не знает, что смерть существует, и она может прийти к нему. Ведь теперь все, абсолютно, были в ее объятьях, таких холодных, таких неприятных тактильно. А дышащий в загривок, да, именно в него, ведь затылки всех - от малого до велика, стали зарастать, обрастать волосами - несмотря на явный голод в организме, стресс, этот институт человеческой жизни не останавливался. Последний блеск цвета империи стерся об глинистую почву, засадив в свои ногти частицы пережитого, того, с чем работали руки, держась, брав в руки. Постепенно и смерть стала быть чем-то экстраординарным и лишившись шести человек за четверо коротких дней, люди, по своей массе, перестали даже на это реагировать.