Но хотя бы на столе была водка, а вернее какая-то настойка на травах, с июльских лугов на вершинах окрестных гор, балующих пахнотравием и разнообразием не только редких овец того крайнего короткого, но ещё счастливого лета, когда Якутат их ещё имел в качестве собственности, причем в изрядном количестве, равно как и многое другое, давно уже съеденное и украденное все теми же негодяями, оставив боль утрат.
Кажется, что только там, в те минуты был свет. Ну как свет - блеклое желтое пятнышко, вытекающее наружу через маленькое стеклышко. Лучина была зажжена для очередной, последней перед сном, вернее ее попыткой, перевязкой. В ход шла уже шкура животных, промокнутая в вязкую смесь цвета ржавчины осеннего каштана, смягчала боль и вопль разорванных мышц.
Оставшиеся огни были потушены, несмотря на то, что тюленьего жира хватало вдоволь кажется единственного продукта, шедшего в качестве универсального средства выживания в условиях постоянных грабежей и опустошающих набегов аляскинских "половцев".
И вот началось. Так неожиданно и очень странно. На холодную землю пришел зной, и вроде бы не были в пустыни, как загорелась вся прибрежная полоса, и от ударов об землю с силой невероятной, растрескались сосуды с взрывной смесью. И вот все больше и больше летит на набережную улочку. Прямо из тумана.
А чуть поздней и выстрелы с горы - обрушились свинцовым морем. Стрелять бессмысленно, не видно то врага. Но полицейские стреляли и стреляли. А вскоре загорелся отчий дом - церковь в самом центре города. И не пойми, как все это получилось, и как паника завыла от кошмара. Бандиты наступали не спеша, заготавливая на ночь ещё сюрпризов. Разбежались в миг все в разные стороны, кто к морю, в надежде, а кто в лес, возможно от страха. И вмиг растворилась уверенность. Айя сказал лишь одно: Земля горит под нашими ногами.
А затем вновь побежал вперёд, к заливу, сквозь дома. Бежали и его стражники, ушедшие из тени дома. И лишь остались Хэйзен и его братья, с невероятными глазами от переполняемых чувств. Специально оборудованная лодка негодяев применила новое карательное средство. И далеко не первое в своем роде.
Недавно перешедшие на стихию солнца, они испытали на бедных банальные поджоги, и одиночное закидывание самодельными гранатами. А теперь, по всей видимости, древний прием, известный ещё от греков. Кто-то умный и дерзкий руководил этим действом, с чудовищной хладнокровностью опустошая заготовленные средства, и каким-то образом, вероятно, при помощи механизмов, закидывал, на расстояние порядка ста метров.
Выла лишь одна собачка, упрятанная от гнева подлейших из людей. Собаки - ставшие давним другом и помощником этих людей, были вырезаны в одно весеннее утро, когда они, по непонятным причинам не понравились кому-то из садистов, берущих очередной оброк налом.
И она стала пронзительно выть, разрываясь в скорби, несмотря на то, что ей и было, то не больше полугода, голосом свирепого пса над телом погибшего хозяина.
Пушистая и белая, она олицетворяла борьбу и веру в одоление врага. Оставшись без собак, с одними лишь упряжками, тлинкиты были полностью оторваны от внешнего мира. Это и вынудило их на решительное поведение. Но, увы, действия, направленные против негодяев, увенчались большой бедой, после которой они так и не оправились, оставшись беззубыми. И мертвыми. Не все, но дюжина из них. Каждый несовершеннолетний по возрасту был лишён пальца, а кто-то и зубов, и скончался от мучительной боли, пока отцы были в море. И все это происходило прошлым летом...
Зажжённые лампады жгли сукно, а дым коптил подхватывая под собой гнилые избы. И наскоро прибежавшие на последствия огненного дождя были обречены быть свидетелями кончины. Через два часа снежный покров овладел догорающей поверхности земли, прикрыв ее стыд, уничтожив пепел своим дуновением. Зло ночи еще мелькало в голове, осознанно и неосознанно не воспринимаемое как дань реализму, событию, которое действительно произошло. Мало кто воспринял это так как и требовалось, но все, кто ночью трясся или молча постанывал от кромешнего ужаса, подчищал, помогал и зачищал следы невидимой, но оборванной схватки, между беззащитным городом и сосудами разбившимися частично или полностью, лежавшими в ямках, или в местах погорелых.