А затем корабли отплыли - один за другим: сперва „Россия" - около двух часов, затем „Богатырь", потом „Рюрик", а самым последним, около четырёх, - „Громобой", и я молилась за него, пока он не скрылся из виду. Всё это очень тягостно для тех, у кого на борту имеются друзья и знакомые, но одному Богу ведомо, каково всё это для жён офицеров. Я не пошла на лёд, чтобы помахать им на прощание, ибо я не могла этого вынести. Некоторые из женщин падали в обморок, и, говорят, это было так печально!»
Об обстреле Владивостока японцами 06.03.1904. «В два часа нынче днём город обстреливался с восточной стороны семью японскими крейсерами, и это продолжалось около часу. Я сидела здесь и писала, а Тед сидел рядом со мною.
Конечно же мы слышали орудийные залпы, но подумали, что это всё лишь учения на батарее, и не обратили на них никакого внимания... Затем мы увидели, что корабли поднимают якоря, и мы поняли, что произошло что-то неожиданное, потому что корабли вовсе не были на парах, а многие матросы находились на берегу. Затем вошёл Ду Ки и сказал, что на другом конце города кого-то убило.
После этого Тед схватил свой полевой бинокль и побежал со всех ног на вершину сопки, и оттуда он ясно увидел семь удалявшихся японских крейсеров и увидел несколько мест, в другом конце города, куда упали снаряды; три из них - на лёд недалеко от дома Линдгольмов, это не более полутора миль от нас. Наша эскадра вернулась только на закате, и до чего же я был рада её видеть... Более ста пятидесяти снарядов было выпущено по городу, и каждый стоит не менее пятисот долларов золотом, так что обстрел должен был обойтись примерно в сто тысяч, и всё это за жизнь единственной бедной женщины. Воистину, война ужасна!"
О церковной службе 01.05.1910. «Я и Сара пошли в собор на пасхальную службу, чтобы послушать знаменитый гимн „Христос воскресе"... Мы пришли в собор около 11 часов и толкались в нём, пока нам не удалось протиснуться почти к самому алтарю. Не берусь описать толкотню, но я впервые поняла, что такое быть сардиной. Даже блохе не было места, чтобы прыгнуть, а о такой роскоши, чтобы вытереть собственный нос, нечего было и мечтать. Плывёшь в ту сторону, куда несёт тебя толпа. Вы легко сможете представить себе эту давку, если я скажу, что, когда люди подались назад, чтобы пропустить в середину процессию, меня сжали так, что все пять застёжек на моём корсете расстегнулись одна за другой - вы когда-нибудь слышали о чём-либо подобном?» О событиях Первой мировой войны 25.10.1914. «В субботу в поезде ехала солдатка с крошкой ребёнком на руках и с маленьким мальчиком одиннадцати лет. Ребёнок плакал, и мать плакала тоже, и тогда я спросила её, в чём дело. Она сказала мне, что полк её мужа отправляют на фронт, и она целый день выискивает его, чтобы попрощаться, но не смогла найти его на Первой Речке, поэтому отправляется на Вторую в надежде найти его там, но она ужасно боится, что полк уже убыл и что она никогда его больше не увидит.
У неё ещё двое детей по возрасту между этими двумя, и бедная женщина сидела и плакала, а я плакала с нею, хотя прежде я её и не знала, но я ничего не могла с собою поделать».
О свержении самодержавия 17.03.1917. «Ну вот! Испытываешь заметное расстройство, когда, проснувшись нынче утром, оказываешься в новой действительности, и у всех нас такое ощущение, будто мы стоим на голове. В течение нескольких дней все пребывали в беспокойстве, потому что из Петербурга не было никаких телеграмм... Телеграмма была опубликована вчера в конце дня, и Алеутская вокруг редакции „Далёкой окраины" была забита людьми, ожидавшими выхода листка... Всё это звучит замечательно, и если люди, которые это делают, смогут воплотить свои слова, над Россией встанет заря новой эры. Вместо того, чтобы отправить министров в тюрьму, большинство из них следовало бы повесить, но сердце сжимается, когда думаешь об императоре и императрице и о том, что они должны испытывать, видя, как все повернулись против них. Что император слаб, знает каждый, но это, скорее, его несчастье, нежели вина».
О войсках интервентов 09.11.1918. «За исключением Парижа, Владивосток в данное время - это, вероятно, самое интересное место на свете, а „Хижина", по-моему, самое интересное в нём место, ибо тут можно увидеть всё сразу: наших великолепных, высоких ребят в хаки, британцев, канадцев, чехов, итальянцев, французов... Кроме того, в открытые двери „Хижины" мы часто видим пленных немцев, австрийцев и турок, которых ведут на работы партиями под эскортом наших ребят, заставляющих их шевелиться. Какие же мы счастливчики, что здесь, во Владивостоке, вокруг нас так много интересного!»