Будучи человеком оптимистичным, капитан не зациклился на проблемах с приборами - он понимал, что на сто восемьдесят градусов его махина даже в восьмибалльный шторм не пойдет, а всякий градус, если только не сто семидесятый или подобный этому его команда исправит «играючись».
Другое дело, что жечь уголь было тоже рискованным делом - запаса особого до Ванкувера не было, вернее его вообще не было - сто с небольших миль ходу допустим еще были, но раз судно, по совещательным прогнозам, направлялось куда северо-восточней, чем ему надо было, то могли возникнуть проблемы в том плане, что остаток пути, а это без мало триста миль придется идти, смеха ради, благодаря парусам и попутному ветру. А ведь пароход с водоизмещением порядка двух тысяч тонн. Как не просто было таким образом двигать к финишной прямой. Но сейчас надо было стоять и минимизировать потери - подумал он, несмотря ни на что.
Молнии продолжали бить в непосредственной близости, в третьем часу того злосчастного дня одна из них взорвалась неподалеку от мачты, что здорово напугало всех бедолаг.
Вы бы слышали грохот от взрыва - фок-мачта выстояла, но ударная волна, порождаемая выбросом большого количества энергии, еще больше расшатало корабль. Это было решающим моментом, после которого всё на корабле окончательно замерло. К великому счастью подобного больше не повторилось - но вот беда, осветительная система перестала работать.
Видимо, большой потенциал передался на металлические конструкции, а так как до эпохи продуманного заземления было еще далеко, то всю внешнюю электрическую проводку - предназначенную прежде всего для предотвращения столкновения судов и для различных обстоятельств навигационного дела, можно помянуть незлым добрым словом. Но это еще надо было выяснить, так как разряд мог убить лишь лампочки - испускатели света. В такие смутные часы на смену эпикурейству приходит в каждую каюту тёмная тень вынужденного пуританства - образа жизни, для которого характерны крайняя строгость нравов, аскетическое ограничение потребностей. Часто именно страх перед чем-то и сводит человека, общество, к упрощению требований к жизни.
Лейтмотивом такая бушующая погода напоминала торжествующее над прошлым, настоящее - такое же неприятное, опасное, непривычное, не конформистское.
- Пора за вахту, принимайте пост, друг мой - сказал Константин Львович, еле стоящий на ногах.
- Есть, сейчас, конечно... - с выраженной дисциплинированностью, проявленной моментальным подъемом с кресла и мгновенным отходом от дрёма, ибо спать было практически невозможно даже сильно уставшему, боцман уточнил, необходимо ли сейчас выполнить вчерашнюю просьбу?
- Да, конечно, все в силе. Часа через три в самый раз попросите матросов принести, или я тогда попрошу, давно Егор к нам не заходил, вот ему и поручим. А пока все по «методичке», а я займу ваше теплое место. Не хотел вас задерживать, но хочу поинтересоваться, а то что-то вы мне не рассказываете насчет задир на гауптвахте. Пора же давно их отпустить.
- Ой - громко рассмеялся помощник.
- Не говорите, три дня назад их только освободили. Честно - чуть было не забыли полностью, с этой бункеровкой, китами, если бы не жены - сгинули от голода. Шучу, но вероятность такого была. Но что-то мне кажется, за гауптвахту нам потом влетит по самые ярцы. Женушки пытались пробраться к вам и стучали, но вас видать не было, матросы оттащили, удивительно как они прорвались в жилые помещения членов команды? Пока не выяснили.
- Выясните, выясните. А то уже думал, что вы их морским тварям отдали на съедение и не признаетесь. Мне тогда все карты, которые там должны быть, перед погрузкой я их загружал вроде бы все же в третье хранилище. Не нравится мне все это.
Умеренно высокие длинные волны продолжали разбиваться об корпус «Гельвеции». Полосы пены ложатся рядами по направлению ветра, тем самым хоть дают представление о направлении ветра, который благо стабилизировал свое направление спустя двадцать часов шторма.
Максимальная высота волн до семи метров, выглядела не такой уж безобидной для большой «Гельвеции», ветер удерживал стабильно-высокий уровень, не ослабевая, и, к счастью, не усиливая свои потуги. Пассажиры пытались овладеть над собой, но не у всех это получалось:
«Зрение подводит, но напишу. Вдруг когда-то прочитаю. Самому себе без лишних слов. Вот уже мы три недели на корабле. Позади Сахалин, Камчатка, говорят, что сейчас мы близ Канады и Аляски. Как живется? Уж не весело. Шторм, ветер дикий, качает сильно, будто большой корабль посудина, а мы муравьи. В такие дни хочется много мыслить на философские темы, хочется спорить. Но нет никого,с кем бы я поговорил. Мне так противны все эти встречи в кают-компании, специально выделенной и расширенной членами экипажа, для нас, пассажиров. Там проводятся глупые обсуждения того,что как и что поел, и как это, простите, удачно спустил в гальюн. Мной овладевает тоска по Владивостоку и мое сердце тяжелеет с каждым часом. Что-то неладное - подсказывает оно мне. Я больше никогда не увижу свой дом. Мне совершенно нет веры в то, что мы победим. Ведь побеждают по-другому: не припомню, когда бегство оборачивалось успехом. Я вижу много лиц и смотрю в их глаза, но практически не нахожу таких же по подобию.