В темноте раздача продовольствия представляла собой жуткое зрелище. Человеческий глаз не может видеть что-то, если на него не падает хотя бы частица света. Поэтому, с трудом зажжённые «лампады», при звуковом сопровождении на приглашение, стали местом для выстраивания в очередь, дабы получить хоть что-то упреждающее разъедание стенок желудка.
Проще всего отнеслись к голоду молодые, хуже - как ни странно, более почтенного возраста. Дети сами собой, им было наиболее сложно. Момент получение тех десяти злотников грубой пшеничной крупы - можно было назвать лучшим за все это время. Ведь действительно, невзирая на нечеловеческие испытания, которые только начинались - и это понимали все, человек человеку стал помогать, деля последнее. Но поверьте, и такое было неплохим. Каша раздавалась в порядке живой очереди, без четкого контроля, а как бы это можно представить в кромешной тьме, под дождем, пусть даже имея какую-то бумагу и чернила.
Пшеничная каша и хлеб - продукты из одного злака, но кардинально отличающиеся друг от друга. И дело совсем не во вкусе или внешнем виде. Во время переработки и помола зерна в муку продукт теряет немалую ценность. Но зато вся польза остается в каше. У некоторых людей проступали слёзы - несмотря на то, что слёзные железы не справлялись с нуждой к плачу. Они вспоминали голодные годы своей юности, да и недавних времен.
Да, их не прошла стороной далекая «викторианская мораль» в русском ее представлении, но среди них были откровенно нищие и испытавшие царские голодоморы на рубеже веков. Кормящая, якобы, кормящая всех империя, не сумела остановить голод первого, пятого, восьмого, одиннадцатого годов, поразившего десятки губерний.
Не все же тут столичные. Красные же не думали, что буржуи оказывается, тоже страдали! Да какие буржуи, если среди двух сотен выживших, зажиточными дворянами и купцами было не более трети, а остальные - обычный «средний класс», в дореволюционном и довоенном представлении. Напомнить, каким ребенком в семье был тот же Менделеев? Практически половина находившихся здесь ученых мужей - выходцы из крестьян. И они точно помнили правило каждого зернышка из своего детства.
---
«Русский крестьянин не может позволить себе и мяса, яиц, масла, молока, зачастую и капусты, и живет на черном хлебе и картошке. Живет, вы спросите? Он умирает от недостатка этих продуктов» (Эмиль Д. Диллон, русский профессор)»
---
«Россия фактически не вылезает из состояния голода то в одной, то в другой губернии, как до войны, так и во время войны». (А. Н. Наумов, министр земледелия в 1915-1916 гг.). Даже в «нормальные» годы положение было тяжелым. Об этом говорит очень низкий уровень установленного официально «физиологического минимума» - четырнадцать пудов хлеба в год. В нормальном 1906 году этот уровень потребления был зарегистрирован в 235 уездах с населением сорок четыре миллиона человек. Возмущение крестьян вызывало уже не то, что приходилось есть хлеб с лебедой и пушной хлеб (с мякиной, из неотвеянного зерна), а то, что «не было белого хлеба на соску» - грудному ребенку.»
Так и ели, жадно поглощая неказистую массу, кому-то удалось получить двойную порцию. Но их никто не судил, друг друга не видно было. Раздавали в трех местах - по количеству зажжённых «светлячков». В одном из них раздавали гречневую крупу по такому же образу. Днем не успели, а ночью, ну хоть так. Стояли семьями, пригнувшись, и держа детей и друг друга за руки, чтоб не потеряться, облокачиваясь об деревья, снижая нагрузку бушующего ветра, который без всяких проблем преодолевал подъёлышное пространство.
И оборвалось ежечасно ведение дневников. Желание писать, у привыкших к созданию ежедневных упоительных историй о увиденном, безусловно росло, наряду с другими вожделениями, ранее описанными. Графомания - это такой же недуг, как и все остальные, но чаще всего он поражает наиболее образованные слои населения, представителей которых здесь, на холодном берегу, было в несколько сотен раз больше, чем по статистике.
А вот зачем кто-то брал с собой свои дневнички, может быть они тогдашней ночью, не отойдя от спячки, решили, что на палубе их ждут не спасательные шлюпки, а представление артистов, которое обязательно надо было интероцептивно отразить на бумаге, тотчас? Потешный позор, если такое предположение являлось истинным хотя бы для кого-то. Теперь, однако, их даже в качестве ресурса для розжига нельзя было использовать как минимум по двумя причинам.
Во-первых, промокли частично или полностью, тут уже зависит от палитурки, да и тут уже проблема удачливости конкретной, везения особи обладающей, и конечно же серьезного сопротивления, вернее даже смиренного ревностного права, в знак использования прекрасных самиздатных журналов, правда только для себя, ведь не росчерк пера, ни его содержимое, не оказывало большего влияния, чем на собственно самого источника сего дивного неявного, пропитанного ароматом лаванды, заморского кофе и яблочного пирога.