— Взрослые стараются сделать потомков похожими на себя. Ох и странная здесь мода.
— Я однажды слышал, что в Африке есть племена, которые украшают головы куском мяса. Считается, что человек тогда выглядит просто неотразимым. Можно представить, какой нимб из мух и прочей мошкары окружает головы таких модников.
Некоторые процедуры были очень болезненными. Шрамирование, татуировки, сверление зубов, чтобы инкрустировать их камнями или ракушками. Не говоря уж о сережках, которые у индейца могли торчать чуть ли не из любой части лица.
Однажды испанцы стали свидетелями того, как мужчине прижигали кожу на макушке. Индеец, подвергнутый этой операции, сидел, стиснув зубами деревяшку, крепко сцепив ладони, и стоически переносил боль. Он не был связан, не пытался сопротивляться или отбиваться. Рядом с ним суетился экзекутор. Держа в руках небольшую раскаленную медную пластину с деревянной рукоятью, он со знанием дела прикладывал ее к голове. Раздавалось шипение, в воздухе распространялся запах горелой плоти. Затем мастер или палач — конкистадоры не знали, кем считать руководителя процедуры — отнимал пластину и любовался результатом. Затем подогревал свой инструмент в огне и снова прикладывал к голове сидящего перед ним человека.
— Думаешь, это наказание? — шепотом спросил Фернан.
— Если и наказание, то очень распространенное, — так же тихо ответил Себастьян. — Обрати внимание, здесь у многих дикарей кожа на макушке в ожогах. Скорее всего, это сознательная попытка уничтожить волосы. Хорошо, что в Европе монахам тонзуры не выжигают, а просто выбривают. Здесь люди к полумерам не привыкли. Дикари, что с них взять. Один раз постарались, зато результат на всю жизнь.
— Идем отсюда, меня от этого запаха мутит.
Особенно шокировало испанцев зрелище подточенных пемзой зубов, которые в итоге приобретали заостренную треугольную форму. Улыбка такого человека могла не на шутку перепугать неподготовленного человека.
— Все эти процедуры наталкивают меня на мысль, что индейцы считают человеческую внешность несовершенной и стараются на свой лад исправить недочеты природы, — сказал как-то Фернан. — Короче, для них тело — это податливая глина, которую было бы преступлением оставлять в первозданном виде.
— Что же тут удивительного, — ответил Себастьян. — Чем больше украшений, тем, по местным меркам, красивее. Сам видишь, простые крестьяне ходят в обычных однотонных набедренных повязках, а у вождей вся одежда пестрит узорами, вышивками и бусинами. Да и на головах настоящие короны из перьев. То же самое касается домов. Хижина бедняка ничем не примечательна, зато любой дворец стоит на каменной платформе, к тому же испещрен барельефами, красками и лепниной.
Все странности, увиденные в этом городе, требовали объяснений. И конкистадоры упорно пытались понять речь индейцев. Вскоре Фернан осознал, насколько ему повезло с девушкой. Чика была не просто красивой танцовщицей. Она оказалась незаменимой помощницей. Живая, энергичная и непоседливая, она, тем не менее, проявляла недюжинную усидчивость и терпеливость, когда дело касалось изучения языка. Видимо, тоже очень хотела поговорить с Фернаном. Чика могла без устали повторять Гонсалесу какое-то слово и слушать, как он его произносит до тех пор, пока оно не начинало звучать более-менее правдоподобно.
Местный мудрец проводил с испанцами не так и много времени, а вот Чика была рядом почти постоянно. Благодаря ее участию изучение языка продвигалось быстрее. И Фернан с восторгом расписывал Себастьяну то, как Чика ему помогает. Риос только хмуро кивал, но подозрения его крепли с каждым днем. Мальчишка все-таки влюбился! Конечно, выучить речь индейцев нужно как можно быстрее, но что-то Фернан уж слишком много внимания уделял своей танцовщице. В восемнадцать лет сложно не влюбиться в красивую девушку. Себастьян с тяжелым сердцем ждал от этого любовного наваждения каких-то неприятностей в ближайшем будущем.
Обучение давалось Гонсалесу с трудом. Любое не слишком длинное новое слово вело себя покладисто, когда он его учил, но стоило отвлечься буквально на пять минут, как буквы в памяти начинали прыгать и меняться местами. Голова, забитая обрывками чужих разговоров, бесконечным нагромождением звуков и ударений, гудела как колокол. Из этой каши невозможно было выделить хоть одно недавно выученное слово. Фернану иногда казалось, что он такими темпами скорее забудет испанский язык, чем выучит индейский.