Не доезжая до красного кирпичного здания станичного народного дома, Ивлев спросил встречного казачьего урядника, где генерал Покровский.
— В доме Половинкина, ваше благородие, — ответил урядник. — Прямо поезжайте. Дом на углу, в одном квартале от правления.
Ивлеву не хотелось встречаться с Покровским, поэтому он завернул на обширный двор станичного правления, рассчитывая встретить там знакомых офицеров.
В глубине двора толпилось довольно много станичников. Еще издали Ивлев разглядел, как два молодых парня в черных шапках с красным верхом поочередно хлестали плетями человека со спущенными ниже колен штанами, положенного лицом вниз на узкую скамью.
— Пятнадцать! Шестнадцать! Семнадцать! — отсчитывал удары рыженький казак в алых погонах с белыми лычками.
— Кого и за что порют? — взволновался Ивлев и подъехал к казаку в черной черкеске, наблюдавшему за экзекуцией несколько поодаль от толпы.
— Гамселам-иногородним всыпаем по полсотни горячих, — буднично ответил казак. — Це за то, шо воны требовали делить при большевиках землю. — И, вероятно заметив, как побледнело лицо Ивлева, с усмешкой добавил: — Ци гамселы, ваше благородие, легко отделались. Другие шестеро вже на перекладине качаются.
— По чьему распоряжению? — спросил Ивлев, поняв, почему все население Медведовской попряталось по домам.
Казак вытянулся в струнку и бойко отчеканил:
— По приказу его превосходительства генерал-майора Покровского.
Рука Ивлева растерянно перебирала поводья уздечки. Что же это?.. Выходит, Добровольческая армия — карательная, а не освободительная армия… Она стремится мстить за все, нагоняет жуть даже на людей, подобных Гордею Степановичу, не причастных к большевизму. К чему же это приведет?.. Гражданская война в самом разгаре, и на той стороне — огромные силы. Добровольческая армия, по сути дела, не овладела ни одним сколько-нибудь значительным городом. Еще не окрепшая, не оперившаяся — и вдруг учиняет экзекуции!
Он понимал, что остановить экзекуцию он не в силах, и, тронув Ваню шпорами, вынесся со двора станичного правления.
На улице на высокой виселице вытянулось шесть человеческих тел с неимоверно длинными шеями, туго затянутыми веревочными петлями. Впервые в жизни Ивлев видел повешенных и похолодел.
А рядом, в зеленом дворе дома Половинкина, весело гремел духовой оркестр. Ивлев натянул поводья. Пить, пировать подле казненных — это ли не бесчеловечно?! Неужели Покровский не понимает, что слух о казнях, производимых под музыку, быстро докатится до красноармейских масс?
Оркестр разместился на скамьях, расставленных вокруг просторной веранды. Тут же за длинным столом пировали казачьи офицеры во главе с Покровским. Судя по шуму, гаму, громким выкрикам, хохоту, все успели изрядно выпить. Стоило Ивлеву войти во двор, как из-за стола выскочил и подбежал к нему рослый сотник, видать адъютант Покровского.
— Вы, поручик, к кому?
— К генералу. Доложите, что у меня неотложное дело.
— Потом, потом поговорите, сейчас он не станет слушать вас.
— Генерал хорошо знает меня как адъютанта Корнилова. Я — поручик Ивлев.
— Ну, тогда пойдемте, поручик, отобедаете с нами.
Через минуту Ивлев, привязав коня, поднялся на веранду. Покровский увидел его и махнул рукой:
— Прошу сюда!
Ивлев подошел, отдал честь:
— Здравия желаю, ваше превосходительство!
— Видишь, Ивлев, как я праздную победный поход на Кубань? — сказал Покровский, жестом пригласив поручика занять место за столом.
— Да, ваше превосходительство.
На коричневом лице пьяного Покровского проступили крупные капли пота, но серые глаза сохраняли холодный блеск.
— Напротив дома, в котором вы обедаете, вешают людей, а во дворе станичного правления идет жестокая экзекуция… — вполголоса начал было Ивлев, отодвинув подальше от себя граненый стакан, доверху наполненный самогоном.
— А пусть знают наших! — перебил Покровский и небрежно махнул широким рукавом черкески.
— Но этим самым вы превращаете наше движение в карательный поход, чреватый пагубными последствиями. Прикажите немедленно прекратить вакханалию жестокости и убрать виселицу.
— Это кто же дает мне такое указание? — Покровский сузил серо-стальные глаза и зашевелил короткими рыжеватыми усами.
— Я это прошу сделать именем наших вождей — генералов Корнилова и Маркова, — ответил Ивлев. — Наше движение должно исключить карательный террор. Вот даже большевики в Дядьковской не позволили тронуть ни одного раненого.
— Так, значит, поручик Ивлев приказывает генералу Покровскому, начальнику дивизии, превратиться во всепрощающего ангела? — Покровский откинулся на спинку стула. — Никак не предполагал, что в Добровольческой армии найдутся духоборы и что они, будучи носителями всего-навсего трех микроскопических звездочек на погонах, наберутся дерзости наставлять на путь истины генералов. Или вы, поручик, с луны свалились?
Ивлев поднялся со стула.
— Я знаю разницу в нашем положении, — твердо сказал он. — Но меня, как первопоходника, как адъютанта покойного главнокомандующего, вы не лишите права выражать самый решительный протест против беззакония, которое учиняете в станице Медведовской.
— Вы, поручик, очевидно, задались целью добиться, чтобы я приказал арестовать и отдать вас под военно-полевой суд? — угрожающе выдавил Покровский.
— Арестуйте, отдайте под суд, а я все равно буду говорить, что вы не имеете права, будучи в рядах Добровольческой армии, выступать в роли палача, ведь вы вешаете не большевиков, а белое дело. К тому же, должен доложить, я у генерала Деникина сейчас на должности офицера по особым поручениям. Надеюсь, вы будете говорить со мной официально, как с ответственным чином штаба армии.
— Тогда где же вы были, ответственный чин, когда командир 3-й дивизии полковник Дроздовский в селе Лежанке расстрелял сотню красноармейцев, взятых в плен? Или в кровавой вакханалии Дроздовского видели нечто совсем иное? Ну-ка, Куценко, подойди сюда, — позвал Покровский одного офицера и, когда тот вихляющей походкой подошел, потребовал: — Вспомни, какую и над кем учинил расправу в Лежанке Дроздовский. А то поручик Ивлев не в курсе дела…
— О-о, там, — пьяно-восторженно пропел Куценко, — полковник Дроздовский за гибель своего любимца Жебрака показал классно, как надо шлепать красноармейцев, чтобы они знали цену офицерской крови. Все заборы в селе Лежанке подпер их трупами!
— Ясно? — Покровский обернулся к Ивлеву. — Почему полковнику Дроздовскому дозволяется сотнями расстреливать пленных, а мне, генералу, нельзя вздернуть и полдюжины местных большевиков?
— И все-таки, — обескураженно пробормотал Ивлев, — я доведу до сведения высшего командования о медведовских виселицах.
— Доводите! — пренебрежительно фыркнул Покровский. — А сейчас за моим столом вам, поручик, места нет. Вы портите мне аппетит.
Оркестр заиграл польку-бабочку.
Ивлев вышел с веранды и сел на коня. «Значит, и Дроздовский превращает наш поход в поход мести и террора», — терзался он.
Стекла в окнах хат и домов тускло поблескивали, и Ивлеву чудилось, будто из-за них глядели глаза людей с укоризной: вот, мол, рыскает по станице каратель в поисках, кого еще схватить и потащить на виселицу.
Ивлев съежился, как от холода. Почему при столкновении с Покровским он оказался одиноким? Где те честные офицеры, которые должны были поддержать его? Кто, кто уберет с постов начальников дивизий палачей-вешателей? Да и было ли белое движение с самого начала чисто и свято? Разве при Корнилове в той же Лежанке не расстреливали пленных? Разве тогда наказали Посполитаки или Глазенапа? А сейчас накажет ли Деникин Покровского или Дроздовского?
Ивлев выехал на окраину, к белому одноэтажному зданию станичной школы. Вдруг из школьного дровяного сарая раздался отчаянный женский вопль. Ивлев вздрогнул, остановил Ваню. Из полуоткрытой двери сарая вышел казак, затягивая шнурком голубые шаровары. Увидя Ивлева у ворот, распахнутых настежь, он крикнул что-то в сарай, и оттуда мгновенно выскочило еще трое казаков. Все быстро убрались за сарай, в запущенный фруктовый сад.