Иногда в двуколку заглядывали красноармейцы и говорили:
— Помрет комиссарша…
Но Букатов не желал уступить Глашу без борьбы… Он разжимал ей зубы, вливал в рот по нескольку капель спирта из пузырька, чудом сохранившегося в походной аптечке. Потом, разжевывая темные крепкие, как камень, кусочки ржаных сухарей, кормил ее с рук.
У Каспийского моря началась оттепель.
Чуя запах оттаявшего снега, Глаша изредка глубоко вздыхала, жадно вбирая в грудь живительный воздух.
По берегу образовалась непролазная грязь, подводы покатили по кромке льда, покрытого сверху талой водой.
Шагая впереди лошадей, впряженных в двуколку, Букатов то и дело в подозрительных местах прощупывал лед длинным шестом.
Уже нередко попадались широкие полыньи.
Как-то под вечер одна лошадь ввалилась в глубокую ледяную прорубь, другую Букатов удержал под уздцы.
Однако двуколка, увлекаемая провалившейся лошадью, зачерпнула краем ящика воды. Букатов отчаянно закричал. На помощь подбежало несколько красноармейцев, помогли вытащить ее из полыньи.
Два конника положили Глашу на казачью бурку и рысью повезли в село Раздольное.
Бросив двуколку, Букатов побежал за ними.
В селе, в первой избе, куда внесли Глашу, он, не мешкая ни минуты, стащил с нее мокрую одежду, вплоть до нижней сорочки, и принялся обеими руками изо всех сил растирать озябшее тоненькое девичье тело.
Только бы к тифу не прибавилось крупозное воспаление легких!
Он старательно укутал Глашу в хозяйские овчинные тулупы и уложил на жарко натопленную русскую печь.
Селом Раздольным кончился крестный путь через голодные Астраханские степи.
Здесь Букатов срезал с головы больной волосы.
Одну вьющуюся прядь темно-каштановых волос он украдкой от красноармейцев, заполнивших избу, завернул в марлю и сунул в грудной карман гимнастерки.
Глава четвертая
С февраля 1919 года Добровольческая армия начала получать через Новороссийск английское обмундирование, боеприпасы, орудия, танки.
Первые двенадцать танков были доставлены в Екатеринодар, и тотчас же английские инструкторы на полигоне у городской рощи принялись обучать офицеров Добровольческой армии вождению.
Для операции против Царицына была сформирована Кавказская армия во главе с Врангелем.
Генерал Май-Маевский был назначен командующим Добровольческой армией, состоявшей из так называемых «цветных войск» (так с некоторой поры кубанцы стали именовать дивизии имени Корнилова, Алексеева, Маркова, Дроздовского).
С начала марта, получив танки, английские орудия и снаряды, «цветные войска» активизировались в направлении Луганск — Дебальцево.
Отлично владея русским языком, лейтенант Эрлиш чаще всего обходился без Ивлева как переводчика. И последний, пользуясь досугом, сидел дома, читал Блока, думал о Глаше, о революции и наконец взялся писать юнкеров-пулеметчиков, оставленных во главе с капитаном Огневым на кожзаводах.
«Эти молодые люди, — думал Ивлев, — встав насмерть, должны звать к самопожертвованию, родить в груди каждого горячую решимость… В людей вложено чувство соревнования. Многие не могут слышать без сердечного волнения рассказы о проявлениях героизма. От этих рассказов воспламеняются и испытывают сильную жажду в чем-то повторить героев. Значит, и мои юнкера-марковцы, возможно, будут возвышать стремление ко всему высокому…»
Повторяя слова Гераклита: «Павших на войне почитают боги и люди» Ивлев в последние дни почти не отходил от мольберта. Пришел Шемякин. Ивлев тотчас же, чтобы друг не увидел незаконченную работу, повернул полотно лицом к стенке.
Шемякин нахмурился.
— Не обижайся, — сказал Ивлев, — как только завершу вещь, покажу ее тебе первому. Ты скажешь, удалось ли мне возвеличить подвиг юнкеров-смертников? Это надо сейчас сделать во что бы то ни стало. Момент требует героически-вдохновляющего произведения.
— Видишь ли, — продолжал хмуриться Шемякин, — русская буржуазия полна непрошибаемого эгоизма. Ты сам говорил и возмущался тем, что ростовские толстосумы, самые богатые на Юге России, дали на содержание Добровольческой армии всего-навсего две тысячи рублей, намного меньше того, что вскоре, в том же 1918 году, взял с нее Макс Шнейдер в свое личное пользование.
— Значит, ты хочешь сказать, что нет смысла сражаться за шкурников-жмотов? — спросил Ивлев.
— Нет, я хочу сказать больше. Мне хочется подчеркнуть, что рабочий класс щедрее в отношении своей Красной Армии. Да, он всегда более способен на самопожертвование, нежели буржуа. Он все отдает гражданской войне. А богарсуковы и тарасовы, квасовы и посполитаки скаредны, обжорливы и даже теперь пекутся прежде всего о наращивании капиталов. Больше того, втягивают в свои спекулятивные махинации боевых офицеров, заставляя их сбывать партии военных сапог, шинелей и прочего обмундирования…
— Каждое растение имеет своих паразитов, но большинство растений дает плоды, — упорствовал Ивлев. — Добровольческая армия, несмотря на червоточину, среди хаоса пролагает путь вперед. Нашей молодежи не хватает лишь вдохновляющих речей и веры. Вообще она хочет идти и жить с теми, кто выше нас…
— У белого движения великих идей не было и не будет! У него нет и великого вождя.
— Почему? — Ивлев поднялся со скамьи и подошел вплотную к Шемякину.
— Величие вождя определяется величием идеи, которую он воплощает и несет, — раздельно проговорил Шемякин.
— А разве у белых не может родиться великой идеи? Нет, я живу сейчас в предчувствии появления выдающегося ума. Он не может не появиться. Он необходим…
— Я согласен, что он необходим. Но контрреволюционная партия не может выдвинуть из своей среды человека со всеобъемлющим сердцем, исполненным стремлений ко всему новому. Она не способна дать вождя, который был бы не враждебен общему благу, потянул бы за собой миллионы, стал бы выразителем лучших чаяний народа.
— А у большевиков есть ли такой вождь? — спросил Ивлев.
— Тебе, человеку, политически не слепому, этого можно было и не спрашивать. Ты сам отлично чувствуешь, что он у них есть. Его творческий дух вбирает в себя всю свою эпоху, магнетизирует массы, действует миллионами рук, воплощается во многих лицах. И у него есть крепкие соратники-единомышленники, целая партия единомышленников, целеустремленных, глубоко преданных своей идее, верящих в собственные силы и будущее!
— Ого, это уже целый дифирамб! — воскликнул Ивлев.
— А разве ты мечтаешь не о таком многогранном вожде? — спросил Шемякин. — Разве тебе не хочется видеть впереди себя такого мудрого, для ума которого открыта вся земля?
Ивлев смущенно опустил голову.
13 февраля Кубанская рада постановила не позже марта созвать в Екатеринодаре конференцию из представителей Дона, Кубани, Терека, Дагестана, Крыма, Армении, Азербайджана.
Кубанцы решили, если Деникин своей односторонней политикой, не учитывающей интересов отдельных народов, отпугивает многих, то они, создав своеобразную федерацию Юга России, сумеют привлечь к белому движению и армян, и азербайджанцев, и крымских татар, и чеченцев, и ингушей, и осетинов…
— Нашим лозунгом будет «через федерацию к единой России», — говорили лидеры рады.
Однако, опасаясь за свое «единоначалие», Деникин категорически запретил созыв намеченной конференции.
— Он совершает одну роковую ошибку за другой! — негодовал Ивлев.
— Но благодаря Деникину на сегодняшний день численность Добровольческой армии простирается до сорока тысяч штыков и сабель, — заметил Однойко. — Имеется в армии около двухсот орудий, 8 бронеавтомобилей, 7 бронепоездов и 29 самолетов… Все эти данные я видел собственными глазами в сводке Романовского, адресованной атаману.
— Всего этого ничтожно мало! — Ивлев безнадежно махнул рукой. — У красных в двенадцати армиях насчитывается по данным нашей разведки 880 тысяч бойцов. Это значит, вооруженных сил у них больше, чем у нас, почти в двадцать раз… Как же можно отказываться от союза с горскими и закавказскими народами?