Одетый в черную черкеску, высокий, исхудавший Врангель усадил Ивлева и Эрлиша за круглый стол, покрытый вязаной скатертью, и принялся рассказывать о том, как тяжко и мучительно болел, как в тифозном бреду непрестанно командовал кавалерийскими дивизиями, как жестоко терзали его видения убитых в боях солдат.
— И знаете, меня больше всего угнетала одна и та же картина, — живо продолжал Врангель хрипловатым голосом. — Вот сквозь белесую пелену тумана луна озаряет зеленоватым светом белые хаты-мазанки, широкую улицу, лужи и в лужах трупы людей и лошадей. Я один, без адъютантов, еду верхом. Вдруг конь испуганно шарахается: у самых ног его, из лужи, смотрит лицо мертвеца. Труп затянуло в грязь, и торчит одно лицо, оскалив зубы. Я наклоняюсь и вижу, что это лицо Николая II. Я хочу объехать его, но конь храпит, вздрагивает и не идет никуда.
Врангель умолк, темные брови его как-то нервно-болезненно изогнулись.
— Болея, я в минуты просветления давал клятвенное обещание, если бог пошлет мне выздоровление, отойти в сторону от участия в братоубийственной войне: уж слишком много крови на мне…
— Но сейчас, после длительного отдыха на Черноморском побережье, вы, ваше превосходительство, как себя чувствуете? — спросил Эрлиш.
— Слава богу, окреп и душой, и телом, — ответил Врангель.
Звеня шпорами, в комнату вошел адъютант:
— Ваше превосходительство, к вам — начальник штаба генерал Романовский и генерал-квартирмейстер Плющевский-Плющик.
— Проси! — Врангель поднялся и быстро пошел навстречу входившим в гостиную генералам.
Ивлев и Эрлиш поднялись с кресел.
Через минуту, как только уселись за стол, на котором стояла высокая, с широким абажуром в розовом кружеве лампа, Романовский сказал:
— Мы, Петр Николаевич, по поручению главнокомандующего пришли просить вас немедленно вступить в командование Кавказской армией.
— Да, — подхватил Плющевский-Плющик, низко склонив гладкий, словно вылощенный, череп, который, казалось, нарастал поверх остатков коротких рыжеватых волос, слегка обрамлявших голову с висков и затылка. — Общее положение требует, чтобы вы безотлагательно выехали в армию.
Темные брови на бледном лице Врангеля опять болезненно изломались.
— Меня во время болезни без роздыха терзали угрызения совести, — вновь вспомнил Врангель, но генерал-квартирмейстер тотчас же перебил:
— Ваше превосходительство, Петр Николаевич, вы знаете, какое безлюдие царит у нас в Ставке среди старшего командования…
— Я рекомендую на пост командующего Кавказской армией молодого генерала Улагая. Это честный, благородный, с большим военным чутьем военачальник, — сказал Врангель.
— Вы забываете, Петр Николаевич, — перебил Плющевский-Плющик, — Улагай имеет очень нервозный характер и до болезненности самолюбив.
— К тому же, — добавил Романовский, сощурив сонные миндалевидные глаза, — Улагай имеет способность легко переходить от высокого подъема духа к безграничной апатии. Я достаточно наблюдал его во втором кубанском походе.
— Но он всегда близко стоит к своим войскам, живет с ними одной жизнью, — стоял на своем Врангель.
— Нет, — решительно отрезал Романовский, — Антон Иванович не утвердит Улагая в должности командующего армией. Найдет его слишком молодым для такого высокого положения. Только вы, Петр Николаевич, единственная кандидатура, которая устроит и армию, и главное командование. Мы вас просим завтра же выехать в Ростов в штаб Кавказской армии.
В комнату вошла баронесса в черном строгом платье.
Ловкая, небольшая, энергичная, она, улыбаясь и всем поочередно подавая руку, бойко говорила:
— Я лишена, господа, возможности не слышать вашего разговора, так как наша квартира состоит всего из трех смежных комнат. Я уж лучше буду здесь открыто присутствовать, нежели скрытно за дверными занавесками. Я должна сказать: Петр Николаевич едва оправился. Он еще нуждается в домашнем уходе и моем присмотре.
— Мы вам верим, Ольга Михайловна, — сказал Плющевский-Плющик, — но один из донских корпусов ушел за Дон, сдав станицу Богаевскую, которая находится всего лишь в одном переходе от Новочеркасска. Советские войска переправились на левый берег Маныча, угрожают Владикавказской железной дороге, тылу и сообщениям Кавказской и Добровольческой армиям. Нужен сильный, авторитетный полководец, чтобы выправить положение.
— Завтра сам главнокомандующий выедет в Тихорецкую для непосредственного командования на царицынском направлении, — сообщил Романовский. — Вы должны отпустить Петра Николаевича.
Романовский, вопреки привычке не смотреть в лицо собеседника, говоря с баронессой, глядел прямо ей в глаза.
— Но ведь Петр Николаевич дал обещание устраниться от гражданской войны, — напомнила баронесса.
— Если люди, подобные Петру Николаевичу, станут уходить с поля брани, — сказал Романовский, — тогда на кого же рассчитывать?
— Но неужели уже завтра необходимо выехать?
— Да, всякое промедление сейчас смерти равно.
— Мадам и ваше превосходительство, — вдруг обратился к чете Врангель Эрлиш, — я, как представитель Франции, от имени ее и лично от себя тоже смею почтительно просить вас выполнить великий долг как перед вашей истерзанной родиной, так и перед ее верными союзниками.
— Хорошо, я завтра выеду в Ростов, — решил Врангель.
Глава девятая
Начало мая 1919 года было резким поворотным моментом в истории вооруженных сил Юга России. Советский фронт дрогнул, и все белые армии от Каспийского моря до Донца и от Донца до Черного моря двинулись в решительное наступление.
Улагай, к которому благожелательно относился Врангель, наступал царицынским шляхом севернее Маныча, продвинувшись более чем на сто верст, достигнув станции Торговой на реке Сал, и в боях у Приютного, Ремонтного, Гребневского нанес сильный удар 10-й армии, захватив обозы и тридцать орудий.
Командующий Царицынским фронтом Егоров направил на Улагая шесть полков конницы Думенко, но она была замечена белой авиацией и рассеяна бомбовыми ударами с воздуха.
Конная группа Врангеля переправилась через Маныч и после ожесточенных боев, длившихся трое суток, овладела Великокняжеской.
Кавказская армия с 8 мая под командованием Врангеля начала усиленное продвижение к Царицыну.
В боях с 20-го по 24 мая развернувшаяся в степях Кавказская армия, и особенно 1-й корпус, понесла тяжелые потери как в казаках, так и в командном составе. Был тяжело ранен в голову генерал Бабиев — тоже любимец Врангеля. И даже авиаглав армии полковник Ткачев, производя воздушную разведку, получил ранение винтовочной пулей в руку и на своем одноместном самолете, руля одной рукой, едва дотащился до степного железнодорожного полустанка, занятого белой конницей.
В начале июня войска Кавказской армии атаковали царицынские укрепления. Двухдневные кровопролитные атаки окончились большой потерей сил и отходом частей Кавказской армии к реке Червленой.
Врангель потребовал от Деникина подкреплений не только войсками, но и бронепоездами, танками и авиацией.
Третью неделю в доме Ивлевых в комнате Инны жил Олсуфьев, оправляясь от ранения.
Утром 30 мая он прочел в газете «Великая Россия», издаваемой Шульгиным в Екатеринодаре, приказ главнокомандующего Вооруженными силами Юга России № 145:
«Безмерными подвигами Добровольческих армий, Кубанских, Донских и Терских казаков, и Горских народов освобожден Юг России, и русские армии неудержимо движутся вперед к сердцу России.
С замиранием сердца весь русский народ следит за успехами русских армий с верой, надеждой и любовью. Но наряду с боевыми успехами в глубоком тылу зреет предательство на почве личных честолюбий, не останавливающихся перед расчленением Великой Единой России.
Спасение нашей Родины заключается в единой Верховной власти и нераздельным с нею единым Верховным Командованием.
Исходя из этого глубокого убеждения, отдавая жизнь свою на служение горячо любимой Родине и ставя прежде всего ее счастье, я подчиняюсь адмиралу Колчаку как Верховному Правителю Русского Государства и Верховному Главнокомандующему Русских армий.