Внутри исполкома царила деловая, строгая атмосфера. По коридорам и лестницам бегали подтянутые молодые люди в военных френчах, с револьверами на поясах. Во всем чувствовалось, что исполком превратился в боевой штаб обороны.
В кабинете Минина находились председатель Царицынского исполкома, бывший рабочий орудийного завода Панин, и председатель губернского ревкома Литвиненко. Узнав, что Глаша прибыла из Астрахани, они тотчас же приняли ее.
— Сейчас, когда Врангель перешел в решающее наступление на Царицын, — сказал Литвиненко, здороваясь с Глашей за руку, — мы рады каждому новому штыку. Спасибо, Сергей Миронович о нас не забывает, все шлет и шлет подкрепления…
— А где же Сергей Константинович? — спросила Глаша.
— А его у нас Москва отобрала, — сказал Панин. — Сейчас он работает у Дзержинского членом коллегии Всероссийской ЧК…
А Литвиненко, заметив на лице Глаши выражение огорчения, живо подхватил:
— Мы сами очень жалеем, что товарища Минина в данный момент нет в Царицыне. Он как председатель штаба обороны и член реввоенсовета 10-й армии был незаменим.
— Да, — подтвердил Панин, теребя рукой темную бородку, — Минин, как никто другой, был популярен в войсках Царицынского фронта. По сути дела, в прошлом году, осенью, полчища Краснова под Царицыном потерпели поражение и были далеко отброшены исключительно благодаря энергии Сергея Константиновича Минина. Да и сейчас мы держимся и обороняем город на тех позициях, которые еще в восемнадцатом году предусмотрительно воздвиг и укрепил товарищ Минин.
— Сейчас, когда над Царицыном нависла новая смертельная угроза, — объявил Литвиненко, — мы решили настоятельно просить возвратить Минина в Царицын. Он необходим здесь как воздух.
В кабинет без доклада стремительно вошел коренастый человек лет тридцати, с лицом, заросшим курчавой бородой.
— Это товарищ Егоров — наш крупный военспец, недавно прислан Москвой на оборону Царицына, — представил его Панин.
Чуть сощурив карие глаза, лучившиеся веселой, умной улыбкой, Егоров крепко пожал руку Глаши.
Почти тотчас же вслед за Егоровым вошел человек в широкополой черной шляпе и черном плаще.
— Добрый день!
— Хо! Хо! Сам великий инквизитор пожаловал, председатель Царицынской ЧК, — приветствовал его Егоров.
— А вы, товарищ Первоцвет, снова к нам, в Царицын, — сразу же узнал председатель ЧК Глашу и протянул ей длинную цепкую руку.
— Товарищ Иванов, — обратился к нему Панин, — баржу с арестованными разгрузил?
— А зачем? Я объявил всей контре, что переведу ее на берег, в тюрьму, когда мы шуганем врангелевскую шатию от Царицына верст на двести… А сейчас пусть посидят на барже…
— Но они нам жалуются на условия, — заметил Литвиненко.
— Условия? — вспыхнул Иванов, встряхнув всклокоченными длинными волосами. — А какие условия прикажете предоставить белогвардейщине? Больных на барже не держим. Подаянку разрешаем. Тесновато на одной барже, добуду вторую баржу, но из Царицына увезу, не оставлю ни одной гниды Врангелю…
— Ладно, пойдемте, товарищи, пообедаем. Уже третий час, пошли, — пригласил Панин.
Все спустились в цокольный этаж, в небольшую, уютно обставленную столовую.
После голодного астраханского пайка обед у председателя Царицынского исполкома показался Глаше царственным пиршеством. А между тем состоял он всего из трех блюд: борща с говядиной, гречневой каши, сдобренной сливочным маслом, и молочной лапши.
Глаша ела все с аппетитом, и в особенности свежий, белый, настоящий пшеничный хлеб.
Егоров сидел рядом с ней и говорил:
— Деникинцы называют меня, как бывшего полковника Генерального штаба, продавцом шпаги… А сами-то они кто? Сами-то получают у англичан танки и аэропланы не за голубые глаза. Они продают Россию по частям… Я же остался с армией русских солдат, которые никому ничего не продают… и сражаются с японцами на Дальнем Востоке, на Севере — с англичанами, на западе — с польскими панами… Нет, не я, а деникинцы и колчаковцы продавцы шпаги… продавцы отчизны…
— А вас не смущает недисциплинированность и партизанщина некоторых наших частей?.. — поинтересовалась Глаша.
— Коммунисты, красные комиссары с этим злом почти покончили, — сказал Егоров. — По крайней мере, здесь, на Царицынском фронте, никто из командиров не жалуется на красноармейцев… Да вот я только что вернулся из района расположения Стальной дивизии. Сорокин в свое время часто жаловался на жлобинцев, писал сюда, в Царицын, что они не подчиняются его приказам… Но вы поглядели бы, что собою теперь представляют жлобинские «лыцари»! У многих порваны штаны и рубахи. Видны голые ноги и животы. А на конях сидят как припаянные. Команду исполняют лихо, дружно. За своим командиром, товарищем Жлобой, несутся лавиной в огонь и воду. Старшим отдают честь…
— Царицын, однако, готовится к сдаче, — сказала Глаша. — Я видела на пристани пароход с семьями коммунистов, массу беженцев на баржах…
— Город будем защищать до последней возможности, — ответил Егоров. — А эвакуация все-таки необходима, хотя бы с тем, чтобы не было излишних жертв от вражеских бомбардировок. В последние дни дальнобойные деникинские орудия все чаще бьют по городу, да и аэропланы сбрасывают на жилые кварталы бомбы.
— Ну а как царицынские рабочие? — спросила Глаша.
— Молодцы. Идут охотно на фронт, дерутся как львы. Правда, мы обучаем их наспех… Впрочем, на позициях они быстро усваивают все повадки старых фронтовиков. Но самое главное — у царицынских рабочих золотые руки. Благодаря им все семнадцать наших бронепоездов все время в действии. Как ни повредят их в боях, а уже через два-три дня броневик отремонтирован и — снова на линию… В конце концов у белых составилось впечатление, что у нас несчетное количество броневых поездов и автомобилей.
Глава тринадцатая
Корпус белых войск под командованием генерала Родзянко в середине мая перешел в наступление в петроградском направлении, разбил 7-ю советскую армию и при содействии эстонской дивизии, занявшей город Псков, продвинулся к Красной Горке и серьезно угрожал Гатчине и Луге.
Об этом в екатеринодарских газетах сообщалось с большим опозданием, так как информацию о событиях на севере России они получали через Париж, от командированных туда сотрудников Освага.
Однако это не мешало подавать последние известия в самых ликующих тонах.
7 июня в Екатеринодаре происходил съезд представителей главного командования и казачества. В совещании участвовали Деникин, Романовский, Драгомиров, Лукомский, атаманы казачьих войск: от Дона — Богаевский, от Кубани — Филимонов, от Терека — Вдовенко, от астраханского казачества — Ляхов. Присутствовали представители Донского, Терского и Кубанского правительств.
Вечером в атаманском дворце состоялся парадный официальный обед. За богато сервированным столом сидело около двухсот человек.
Во время обеда играла музыка, исполнялись войсковыми хорами казачьи гимны — кубанский и донской.
На столах было немало шампанского Абрау-Дюрсо, на блюдах краснели уже хорошо созревшие кубанские помидоры, и вазы были полны спелой желтой черешни.
Все участники обеда были настроены чрезвычайно оптимистично, утверждая, что на днях падет красный Питер, что Колчак получил значительную помощь из Америки и вновь перейдет в наступление.
Рябовол, как председатель Кубанской рады, держал речь на украинской мове и не преминул подчеркнуть, что кубанское казачество сыграло решающую роль в деле разгрома красных сил на Северном Кавказе.
Деникин был не в духе, недовольно морщился, почти ничего не пил. Во время речи Рябовола, которого считал прожженным самостийником и своим личным врагом, совсем помрачнел. И едва Рябовол сел, живо поднялся и совершенно неожиданно произнес следующую речь:
— Вчера здесь, в Екатеринодаре, царили большевики. Над этим зданием развевалась красная тряпка, в городе творились безобразия. Проклятое вчера…