— Правильно! Правильно! — понеслись возгласы из зала.
Вслед за Макаренко выступили; Бескровный, Манжула, Омельченко, Балабас, Воропинов, Феськов, Роговец, Жук, Подтопельный и Гончаров.
Все они резко осудили приказ главнокомандующего и горячо настаивали на том, чтобы рада потребовала срочной отмены приказа.
Часу в десятом вечера за кафедрой вновь появился атаман.
— Наша парижская делегация превысила свои полномочия, — сказал он. — Она не имела прав без ведома Кубанскогс правительства и атамана заключать договор с меджлисом. Сейчас рада должна осудить делегатов и об этом довести до сведения главнокомандующего…
Конец речи Филимонова потонул в гуле негодующих голосов.
Четыре последующих дня рада продолжала заседать. Калабухов приезжал и уезжал из Зимнего театра под усиленным конвоем казаков Таманского дивизиона, преданных самостийной группе.
31 октября Деникин, получив полную информацию о настроениях, царивших на заседаниях рады, послал в город Кисловодск телеграмму Врангелю следующего содержания:
«Приказываю Вам немедленно привести в исполнение приказание мое — 0167229 и принять по Вашему усмотрению все меры к прекращению преступной агитации в Екатеринодаре, входящем в ваш армейский район».
1 ноября на утреннем заседании рады слово взял офицер из штаба Покровского.
— Командующий тылом генерал Покровский, — объявил офицер, — во исполнение приказа командующего Кавказской армией генерала Врангеля требует немедленно удалить в казармы Таманский дивизион и выдать мне Калабухова. Я должен арестовать его и придать военно-полевому суду как изменника…
В зале произошло сильное движение.
— Нет! Нет! Калабухов наш избранник!
— Мы не выдадим его!
— Но приказ командующего Кавказской армией и распоряжение главнокомандующего должны быть исполнены! — бросил офицер, уходя со сцены.
В полдень выступил с речью Калабухов. Он утверждал, что Деникин своим приказом дискредитирует не только верхушку рады, руководителей ее, но и войскового атамана.
— Приказ об аресте нас, — сказал Калабухов, — это новый террористический акт! Я надеюсь, вы — хозяева Кубани — не допустите свершить над собой и нами насилия. Я предлагаю избрать председателем рады нашего верного кубанца, стойкого, принципиального бойца за наши высокие политические права Макаренко. Он будет так же, как наш незабываемый друг Рябовол, героически бороться!
К вечеру того же дня Иван Макаренко был избран председателем рады и, заняв председательское место, тотчас же обратился к собранию с речью:
— Сегодня здесь утром, с подмостков этой сцены офицер, уполномоченный Покровским, выступил с ультимативным приказом убрать от здания театра Таманский дивизион. Это ту силу, которая нас охраняет от произвола. Нет! — сказал я. Мы не уберем таманцев. Больше того, мы призовем на свою защиту весь народ Кубани, все казачество! А сейчас, дабы могли спокойно заседать и работать, я приказал не только охранять здание с улицы, но и ввести в театр и поставить за кулисы сотню гайдамаков, выставить усиленный караул у всех выходов и входов. Если же Покровский сделает попытку арестовать кого- либо из нас, мы немедленно обратимся к населению с призывом: «Отечество, вольная Кубань в опасности! Берите, кубанцы, оружие в руки, становитесь на защиту Кубанского края, на защиту своего родного правительства».
5 ноября Покровский вновь через офицера своего штаба предъявил требование о выдаче Калабухова, и Филимонов предложил подчиниться этому требованию.
Тотчас же поднялся Макаренко и закричал:
— Вы слышите, атаман рекомендует нам подчиниться незаконному приказу, незаконному, а значит — преступному, унижающему высокое правительство Кубани. Из этого явствует, что войскового атамана у нас нет. Поэтому я предлагаю: передать власть президиуму краевой рады.
— У нас есть атаман… Нужно сменить председателя! — закричал какой-то казачий офицер с балкона.
Лейтенант Эрлиш давно отказался от посещений заседаний рады и почти каждый день посылал Ивлева в Зимний театр с тем, чтобы иметь из его уст полную и правдивую информацию о происходящем в кубанском «парламенте».
Несмотря на то что вход в театр охранялся усиленным караулом, президиум рады, желая придать широкую огласку собственным оппозиционным настроениям и речам, приказал беспрепятственно пропускать на свои заседания публику, жаждущую политических сенсаций и зрелищ. И лица обоего пола переполняли места, отведенные для нее, а также представителей печати.
Однажды после председательского звонка, открывавшего утреннее заседание, к барьеру музыкального ящика подошел высокий согбенный человек в солдатской шинели, с вещевым мешком за спиной и солдатским крестом на груди, с евангелием в руках. Подняв его над головой, он завопил:
— С нами бог, разумейте, языцы! Деникин дракона объявил вне закона… На Колчака мертва голова…
В зале произошло движение. Публика в амфитеатре встревоженно загалдела. Макаренко метнулся за кулисы.
Крикуна, приняв за юродивого, двое казаков из рядовых членов рады, подхватив под локти, торопливо вывели из зала.
3 ноября Покровский отдал свой приказ № 1, в котором извещал о включении Кубанского края в тыловой район Кавказской армии и о своем вступлении в обязанности командующего войсками тылового района.
Деникин назначил его на новый пост специально для того, чтобы он мог привести в исполнение приказ об аресте членов рады.
Покровскому было известно, что в гарнизоне Екатеринодара войска были ненадежны: технический полк, учебный батальон, учебно-кадровая батарея были на стороне рады. Единственно надежными частями в городе были Кубанское Софийское военное училище и ударный корниловский батальон, состоявший из ста офицеров-первопоходников.
4 ноября Покровский в срочном порядке выделил и отправил на фронт маршевые роты из неблагонадежных.
А Кубанская рада все заседала, охраняемая довольно сильным караулом из кубанцев. Она заседала не только днем, но и по вечерам до поздней ночи. Командиру ударного корниловского батальона полковнику Подчасову Покровский приказал неусыпно следить за зданием Зимнего театра и всеми действиями руководящих лидеров черноморцев. И теперь Подчасов под покровом ночи с потушенными фарами в автомобиле сопровождал машины, развозившие тех по квартирам.
Сам Покровский поселился со своим штабом на Соборной улице, в особняке Фотиади, в котором до выезда в Таганрог жил Деникин.
Юнкера военного училища строго охраняли особняк.
3 ноября Калабухов, продолжая свой доклад, начатый 1 ноября, огласил меморандум Быча, который, находясь в Париже, обратился с просьбой принять Кубань в Лигу Наций как самостоятельное государство.
— Кто и когда, господин Калабухов, уполномочивал вас и господина Быча подавать этот меморандум? — спросил Филимонов.
Высокий, согбенный, с белым, без кровинки, лицом, Калабухов, не снявший сана священника, однако сменивший рясу на черкеску и опоясавшийся казацким поясом с кинжалом, вздрогнул и, прямо стоя на трибуне, тонким, надтреснутым голосом воскликнул:
— А разве Кубань не суверенная республика? И разве делегация от ее правительства во главе с председателем Кубанского правительства должны у кого испрашивать позволения на какие-либо меморандумы?
— Однако же, — сказал Филимонов, — вам не кажется, что вы в Париже слишком увлеклись политическими и дипломатическими «откровениями»?
Лицо Калабухова сделалось совсем меловым.
— Господа, — вдруг сказал он, — мне некоторые «друзья» в кавычках советуют скрыться от якобы грозящей мне опасности в связи с приказом генерала Деникина. Но ничуть не бывало. Я останусь и буду продолжать отстаивать интересы Кубани…
Линейцы, ставленником которых был войсковой атаман Филимонов, все эти дни занимали пассивное положение. Но стоило Ивану Макаренко предложить лишить Филимонова атаманской булавы и поставить на голосование вопрос о передаче власти президиуму краевой рады, линейцы активизировались и решительно потребовали прекращения травли атамана. Когда же последовало голосование, они, выражая полное доверие Филимонову, единодушно проголосовали за него.