Глава одиннадцатая
Леонид Иванович сидел в ревкоме и писал очередную сводку:
«Семнадцатого (30) апреля мятежные казаки, организованные в отряды полковником Подгорным, обложили с трех сторон Ейск. Ожесточенные уличные бои происходили в Ейске более суток.
Только подавили кулацко-офицерский мятеж в Ейском отделе, как на Таманском полуострове германское командование высадило 58-й берлинский полк. На Тамани не оказалось достаточно сил для уничтожения немецкого десанта. Белый офицер Цибульский, воспользовавшись этим, организовав пять казачьих сотен, захватил станицы Таманскую, Кордон, Запорожскую, Фонтановскую, Старотитаровскую, Голубицкую.
Против немецкого десанта и отрядов Цибульского Автономов направил на Таманский полуостров несколько полков: Екатеринодарский под командованием Демуса, 1-й Северокубанский во главе с Рогачевым, Днепропетровский, возглавляемый Матвеевым, и 1-й Ейский с командиром Хижняковым.
Три дня с переменным успехом шли бои за Таманскую, но разгромить немцев и отряды Цибульского не удалось, так как германское командование успело перебросить на Таманский полуостров крупные резервы из Керчи с орудиями и пулеметами.
В то же время чрезвычайно оживились и активизировались повстанческие казачьи силы в некоторых станицах, в лесных и горных районах Кубани. А грузинские меньшевики захватили Сочи и Туапсе.
Если и дальше так будут идти дела, — писал Леонид Иванович, — то Кубано-Черноморская республика окажется в чрезвычайно затруднительном положении. На Дону и Украине немцы. Связь с Москвой с каждым днем усложняется. Телеграфная связь с Царицыном то и дело обрывается. Деникин формирует из донских казаков новые части.
Автономов как главком слаб, он не умеет должным образом распорядиться наличными силами. Многие воинские отряды и гарнизоны ему и штабу обороны не подчиняются, своевольничают. Партизанщина и неорганизованность губят и подрывают обороноспособность Кубано-Черноморской республики».
Зеленоватый небосвод за окнами посинел. Сгустившиеся сумерки вскоре сменились вечерней тьмой. На людной и шумно-крикливой Красной улице на высоких фонарных столбах замерцали электрические лампочки, кое-где еще уцелевшие от метких выстрелов озорующих парней с Покровки и Дубинки, с марта месяца вооружившихся всевозможными револьверами, вплоть до маузеров, брошенными убежавшим за Кубань Покровским.
Изредка позванивая, стуча колесами по рельсам, пробегали трамваи, ярко освещенные внутри большими лампами, обутыми в сахарно белые стаканы абажуров из толстого узорчатого стекла.
Закончив сводку, Леонид Иванович заломил руки за шею, потянулся всем телом.
Из Новочеркасска приехал полковник Беспалов с письмом от полковника Дроздовского.
«Отряд прибыл в Ваше распоряжение, — докладывал в этом письме Дроздовский Деникину. — Отряд утомлен непрерывным походом… Но в случае необходимости готов к бою. Ожидаю приказаний».
Беспалов сидел на открытой веранде дома, в котором находился штаб Деникина, и рассказывал офицерам, как отряд Дроздовского сформировался на Румынском фронте в местечке Сокол, как энергичный организатор его полковник Дроздовский, чтобы накопить военное имущество и боеприпасы, обезоруживал солдатские части, уходившие с Южного фронта.
— А когда командование румынской армии вздумало не дать снарядов, — припомнил Беспалов, — Дроздовский навел орудия на Ясский дворец и тем самым заставил румын открыть склады.
Рассказчик толстыми, заскорузлыми пальцами, коричневыми от махорки, по-солдатски привычно свернул козью ножку и закурил от зажигалки, сделанной в форме орудийного снаряда.
— Седьмого марта, — продолжал он, — мы выступили в поход из Дубосксар, двадцать первого апреля появились под Ростовом. Шли на подводах форсированным маршем, по пятьдесят — шестьдесят верст в сутки. Обойдя с севера Таганрог, занятый немцами, мы утром двадцать первого апреля с ходу взяли Ростов.
— Почему же вы не удержали его? — спросил Ивлев. — Странно, повторилось то же, что было и с нами…
— Видите ли, — Беспалов замялся, — нам слишком легко достался этот большой город. При занятии его мы, по сути дела, потеряли лишь одного начальника штаба Войналовича. Его убили у вокзала. И легкость овладения Ростовом вызвала крайнее небреженье к противнику. Офицеры разбрелись по городу. Везде праздновался первый день пасхи, и наши забражничали, даже не выставив достаточного дозора. На другой день эшелоны красных вплотную подошли к Ростову, открыли огонь. Отряд наш был застигнут врасплох. Можно удивляться, как мы еще унесли ноги. Начавшийся уличный бой, лишенный какого-либо управления, обошелся нам дорого. Мы потеряли более ста боевых офицеров, значительную часть богатого обоза. Бросили немало пулеметов, орудий, снарядов. Уходили из Ростова в страшном беспорядке. Только в селе Чалтырь Дроздовскому с трудом удалось собрать отряд в одно целое. — Беспалов глубоко затянулся махорочным дымом и чертыхнулся: — Вот она, цена беспечности, какова. Или, вернее, зазнайства!
— А каким образом попали в Новочеркасск? — поинтересовался Ивлев.
— А на второй день пасхи в Чалтырь пришло известие о занятии донцами Новочеркасска. И мы немедленно двинулись туда. О вашей армии тогда у нас не имелось никаких сведений. Единственно, что было известно, это о полной неудаче похода на Екатеринодар и гибели Корнилова под Екатеринодаром. — Беспалов снова поднес козью ножку к губам. — Двадцать пятого апреля наш отряд занял село Крым. Там, услышав сильную канонаду, мы поняли, что под Новочеркасском разыгрался сильный бой. Действительно, красные крепко наседали на донцов. Мы двинулись им в тыл. И подошли в самый критический момент для донцов, уже готовых покинуть свои позиции. По приказу Дроздовского артиллерия открыла ураганный огонь по правому флангу противника. Наш броневой автомобиль внезапно врезался в самую гущу красной пехоты и начал расстреливать ее из пулеметов. Донцы, видя свалившуюся с неба помощь, воспряли духом и тоже перешли в наступление. В рядах красноармейцев началось смятение. Донская конница верст пятнадцать беспощадно преследовала бегущих большевиков. Мы торжественно вошли в Новочеркасск!
— Гражданская война преподносит уйму сюрпризов… — процедил сквозь зубы Родичев.
— Кстати, пожалуй, следует сообщить вашему командующему, — решил Беспалов, погасив о подошву сапога козью ножку, — что атаман Краснов уговаривает Дроздовского не идти на соединение с вами…
Ивлев понял, что полковник явно рассчитывает на то, чтобы набить цену своему отряду в глазах Деникина…
На углу Красной и Штабной Глаша неожиданно встретила Сергея Сергеевича Ивлева. Несмотря на жаркий день, Сергей Сергеевич был в черном костюме, в темной фуражке с зеленой тульей. Ворот пиджака у него был поднят и застегнут английской булавкой. С тех пор как Глаша видела его в последний раз, он заметно похудел, но сохранил пышные усы, прежнюю осанку.
— Глашенька! — искренне обрадовался он, когда Глаша поздоровалась с ним. — Я уже не чаял увидеть вас.
Глаша прямо поглядела в лицо Сергея Сергеевича, тоже не скрывая своей радости от встречи.
— Можно, я немного провожу вас по Штабной? — предложила она.
— Пожалуйста, Глашенька. Будет очень приятно.
Все же что-то беспомощное поселилось в Сергее Сергеевиче. Без привычного накрахмаленного воротника и без галстука он походил — или старался походить? — на обедневшего чиновника. Когда Глаша спросила, кто надоумил Инну очертя голову бежать к корниловцам, Сергей Сергеевич виновато развел руками и ответил вопросом:
— Вам с отцом не кажется, что в нашем городе теперь золотаревщина верховодит всем?
— Вы явно преувеличиваете, Сергей Сергеевич, — сказала Глаша. — Ведь было объявлено, что Золотарев расстрелян. Те же, кто его поддерживал, присмирели, видя, что Советская власть тверда. Жаль, что молодые люди из семей некоторых интеллигентов не помогают большевикам устанавливать революционный порядок, дают обмануть себя корниловцам…
— Видите ли, большевистски настроенная масса даже в одних воинских званиях наших молодых людей находит уже достаточно доказательств виновности перед революцией… Влияние анархистской толпы возрастает, — угрюмо продолжал Сергей Сергеевич. — И это пугает интеллигенцию. Толпа нелогична и, как правило, мыслит лишь одними образами. А образное мышление — ох, как нередко! — оказывается чрезвычайно несообразным. И хотя толпу составляют индивиды различного характера и темперамента, она нередко руководствуется коллективной галлюцинацией. В доказательство последнего я приведу вам пример из морской жизни. О нем рассказал лейтенант Жюльен Феликс. Часовой на фрегате увидел тонущий корвет, с которым фрегат был разъединен сильным ночным штормом. «Вон плот, и оттуда люди подают сигналы бедствия!» — закричал часовой. Воздух в это тихое, светлое утро после бурной ночи был прозрачен и чист. Весь экипаж фрегата во главе с адмиралом Дефоссе увидел плот с людьми. Люди, призывая спасти их, протягивали руки. Дефоссе приказал спустить и направить шлюпки на помощь потерпевшим бедствие. Шлюпки поплыли, но там, где видели плот, нашли лишь несколько ветвей с листьями, занесенных ветром и волнами с далекого берега. Значит, люди с утонувшего корвета оказались плодом коллективной галлюцинации…