— Возможно, вы и правы, — вздохнул главный редактор «Бестии», — но это к тому же одно из мест, где нас, вероятнее всего, не будут шукать. Молено сказать, мы — эмигранты. Спасаемся в пределах другого государства. Как если бы мы были итальяшки и прятались в Сан-Марино.
— Так, а что эти жаворонки, чем они занимаются, кроме того что солнцепоклонники? — всё-таки зевая, спросил Сергей Михайлович.
— Всем, чем положено гражданам карликового государства, — отвечал Белокуров. — Каждый по своей профессии плюс по той профессии, которая нужна в государстве. Допустим, человек, как вы, может заниматься своей антропологией, но должен и землю пахать, и огород обрабатывать. Если, конечно, ваше дело не приносит доход княжеству. Вот, допустим, если я поселюсь в княжестве, я уже не смогу читать лекции в богатом коммерческом колледже, как в Москве, и лишусь основного своего дохода. Придётся подыскивать работёнку в самом княжестве или придумывать что-то.
— А я запросто могу принимать своих пациентов в княжестве и приносить доход, — сказал Тетерин и коротко поведал о том, как он занимается надомным черепословием.
— Должен вас разочаровать, — покачал головой Белокуров. — Ведь вас таким образом могут выследить.
— Потребую от своих пациентов неразглашения.
— Да, вы в лучшем положении, нежели я, — вздохнул Белокуров. — Но я не жалею. Мне обрыдла моя «Бестия». Как бы я ни оправдывал свою деятельность, она не приносит ровным счётом никакой пользы. Россию газетками не спасти. Вся оппозиция так и останется клапаном для выпускания пара, вместе со всей своей оппозиционной печатью. Нужно что-то совершенно иное. Может быть, княжество Жаворонки? А? Что, если мы придём в восторг, когда увидим там нового русского человека? Не нового русского, а именно — нового русского человека. Меня влечёт туда. Мне верится, что там что-то есть. Я мечтаю: родятся такие княжества, пусть даже основанные нуворишами, потом — феодальная раздробленность, пусть даже на незначительной территории страны. В маленьких феодальных ячейках родится сила. Потом явятся новый Калита, новый Иван Третий, воссоединят эту силу, новый Дмитрий Донской даст бой новой орде в лице прогрессивной мировой общественности... А? Сергей Михайлович? Как вы на это смотрите?
— Мечты, — вздохнул Тетерин. — В одну реку нельзя войти дважды. Когда говорят, Россия гибнет и нужно её спасать, мне грустно, потому что хотелось бы, чтоб это было так.
— Чтоб Россия гибла? — удивился Белокуров.
— Да, чтобы она ещё гибла. Потому что она уже мертва. Что такое невыплата зарплат? Это тыканье иголками, проверка, чувствует ли тело боль, восстанет ли, возмутится ли, или оно уже полностью труп. Русскому уже ничего не надобно. А значит, он мёртв. Арабы в Египте устраивают демонстрации протеста против бомбёжек Ирака. Вы видели хотя бы одну демонстрацию русских против уничтожения сербов? Да что там сербов! Против геноцида русских в Чечне. И я не видел. И даже если ваше княжество жаворонков хоть что-то из себя представляет, в чём лично я сильно сомневаюсь, то всё равно оно есть не что иное, как волос на теле покойника.
— Волос?.. — потерянно переспросил Белокуров.
— Да, — печально вздохнул Тетерин. — Я с самых похорон своего отца думаю об этом волосе. Если хотите, расскажу.
— Расскажите, — тихо промолвил Белокуров.
— Я, кстати, никому ещё не рассказывал. Мой отец был отважным человеком, страстно любил свою Родину — СССР. И он умер именно в год её убийства, в девяносто первом. Какая-то скоротечная астма... Утром не проснулся, и всё... Задохнулся во сне. Я думаю, он задохнулся от горя. Так вот, когда на второй день после его кончины я утром подошёл к нему, то обнаружил в лице что-то не то. И даже не сразу догадался. Лицо его было пересечено надвое.
— Пересечено? — вздрогнул Белокуров.
— Да, невероятно длинным волосом, — продолжал говорить Тетерин, сам задыхаясь от воспоминания. — У отца над правой бровью была маленькая родинка, из которой всё время длиннее остальных рос крепкий чёрный волос. Отец его постоянно выдёргивал щипчиками. И вот, представляете, за сутки, прошедшие после смерти отца, этот волосище вырос длиною в полметра.
— Не может быть! — произнёс в ужасе Николай Прокофьевич. — Неужто на полметра?
— Нисколько не преувеличиваю. Я сохранил тот волос, измерил его. Пятьдесят сантиметров с гаком. Он легко выдернулся и потом уже больше не рос. В день похорон его не было. Всю свою силу он бросил в этот отчаянный скачок. Он словно кричал: «Встань! Поднимись! Смотри, как я нахально вымахал! Выдерни меня!» Всё, что сейчас происходит в России, — как этот волос. Раньше, стоило ему чуть высунуться, — дёрг! И его опять нету. А сейчас некому выдернуть, и оно прёт, оно лезет, крича: «Встань! Воскресни! Выдерни меня!» Но страна державная спит мёртвым сном, не встанет, не выдернет. Жизнь костей и роговицы продолжается в мёртвом теле и ещё долго будет продолжаться, но это — жизнь в трупе.