Ферн не знала, как смягчить удар, — удар есть удар. Она надеялась, что в глубине души он испытает облегчение. Обожаемые невесты не впадают в необъяснимую кому накануне свадьбы.
Я не могу выйти за тебя замуж, — меланхолично произнесла она и тут же стала корить себя за то, что ее слова прозвучали слишком мелодраматично.
Мы обсудим это, когда тебе станет получше, — невозмутимо заметил Маркус. — Доктор говорит, что у твоего состояния может быть психосоматическая причина…
Я уже чувствую себя лучше.
…в виде психической травмы в детстве, в связи с гибелью твоей матери. Альтернатива этому — твоя ненормальная реакция на определенный вид алкоголя. Гэйнор рассказала, что ты в тот вечер выпила несколько порций бренди. Впредь нам следует быть осторожнее с коньяком. В наши дни можно услышать о смерти от арахиса, а я знаю одного человека, которому делали промывание желудка из–за двух таблеток аспирина. Так или иначе, но мы не будем торопиться со свадьбой. Вернемся к этому разговору, когда ты будешь готова.
А я и сейчас совершенно готова, — вздохнула Ферн. — Ты просто не понимаешь. Я не… я не люблю тебя. И никогда не любила. Прости меня, пожалуйста, Маркус. Я очень плохо поступаю. Я хотела тебя любить, у тебя есть все качества, которые… Проблема состоит в том, что я не уверена… могу ли я вообще кого–нибудь любить. Вероятно, я очень холодная…
Чепуха! — преувеличенно живо воскликнул Маркус. — Я знаю, что это неправда.
Ну… может быть, моя беда в том, что я всегда любила кого–то воображаемого. Недостижимый идеал…
—Это происходит со всеми, — к удивлению Ферн, ответил Маркус. — Я помню одну картину, которую видел на выставке еще подростком. Картина преследовала меня долгие годы. Я купил открытку с этой картиной и прикнопил к стене в своей комнате. Она где–то и сейчас валяется… Это была картина одного из прерафаэлитов, имени которого я даже не помню, на ней изображена женщина — нет, девушка с такими вьющимися волосами, характерными для всех персонажей прерафаэлитов; волосы — в вакхическом беспорядке, но меня поразило ее лицо. Это было одно из тех задумчивых лиц Берн–Джонса, с опущенными уголками рта, но глаза — глаза были другими: косящими, хитрыми, дикими, неправдоподобно зелеными. Я, бывало, фантазировал, что однажды встречу женщину с такими глазами, встречу женщину–ведьму с неукрощенной душой, выглядывающую из–за милой, благопристойной маски. — Маркус улыбнулся Ферн с такой нежностью, о которой она уже и забыла. — Когда ты — подросток, то читаешь Йетса и Китса, читаешь о Прекрасной Даме, о Бриджит с длинными волосами. Первые мечты — как первая любовь, лучший подарок. Но все это — нереально…
—Я никогда не знала, — прошептала Ферн, смущенная и взволнованная странностью разговора, полного горько–сладкой иронии, внутренне чувствуя, что все бессмысленно и сказано слишком поздно. — Я никогда не знала, что тебе хочется — волшебства.
Маркус не обратил внимания на то, как она выделила это слово.
Это проходит, — сказал он. — Романтичность, мечты — все со временем становится неважным. Симпатия, партнерство, страсть, уважение и, конечно, секс — вот что важно. Такая любовь — жизнеспособна.
Не для меня, — возразила Ферн, в ярости от того, что слезы готовы набежать на глаза. — Может быть, я слишком молода для тебя и ты слишком стар для меня. Ты — слишком мудрый, слишком мирской — прости, прости, это все звучит так жестоко. Я не хочу быть жестокой. Думаю, что в тех восемнадцати годах, которые разделяют нас, что–то утеряно. Был такой уровень, на котором мы должны были встретиться, но это прошло, и, может быть, к лучшему. Мне так жаль, Маркус…
Оставь. Ты сейчас не в том состоянии, чтобы принимать решения. Мы вернемся к этому разговору через неделю. — Маркус продолжал настаивать.