Это называется — работа, — сказала, усмехнувшись, Гэйнор.
И все–таки я не очень–то верю, что мы найдем здесь что–нибудь полезное.
Этого не узнаешь, пока всего не изучишь.
Около трех часов дня Уилл вышел, чтобы прогулять Лугэрри, хотя окно в машине было оставлено открытым и она прекрасно сама могла выйти погулять. Гэйнор осталась у стола, утонув в этой массе книг и рукописей, листая страницу за страницей и записывая что–то на обрывке бумаги. Привычное занятие прогнало прочь все темное и опасное, притупила чувство тревоги. Чем дальше, тем больше она надеялась, что найдет нечто очень важное: то, что пряталось между слов, в основе текстов. Но даже если это и было, ей не удавалось пока ничего обнаружить. Один манускрипт привлек ее особое внимание. Этот был рассказ о том, как «Укротитель драконов мог говорить с ними, а они должны были ему ответствовать, а пламя, что они изрыгали, не опаляло его, и он относился ко всему их роду хорошо. Предок его почернел от дыхания Адского Отца Драконов и остался жив, а после уже никакое пламя не могло навредить ему, а также и его потомкам». Несколько следующих страниц были утеряны, и оставалось неизвестным, что же делал Укротитель драконов. Гэйнор чувствовала, что это важный рассказ, но не знала, почему ей так кажется, допустив, что уколы интуиции — это просто проявление неудовлетворенного любопытства. Она отодвинула от себя тексты, вспомнив неподвижное лицо Ферн, чувствуя, что пока ничего не добилась.
И вот именно тогда все и случилось. Комната, в которой она сидела — наклонный потолок, узкие простенки, углы шкафов и столов, —¦ казалось, очень легко стала перемещаться, как будто переходила в другое измерение. Только что она чувствовала себя в безопасности, погруженной лишь в свои проблемы, и тут же оказалась будто сплющенной и зажатой между двумя твердыми плоскими поверхностями, помещенной в крошечное пространство, где никто никогда ее не найдет. Она пыталась кричать, но сгустившийся воздух не давал звукам вырваться из горла. Она пыталась встать, но стул упал, стол наклонился, и все, что было на нем, свалилось на пол. И из щели между измерениями — в осколке несуществования, между временем и Временем, откуда–то — за ней следили глаза. Они моргнули и исчезли, когда дверь открылась, и все в комнате вернулось на свои места.
—У вас все в порядке? — спросил смотритель. — Что здесь произошло?
Я, я… Простите, — промямлила Гэйнор. — Должно быть, я задремала.
Ну?.. — спросила она Уилла за стаканом пива в темном углу студенческого паба. — Что дальше будем делать?
Тебе известен ответ. Я думал об этом весь день. Мне это не нравится, но у нас нет альтернативы. Это было ясно уже давно. Ты можешь не ходить, если не хочешь.
Я иду, — прошептала Гэйнор.
Прекрасно, — сказал Уилл, — пойду позвоню приятелю, попрошу его позволить переночевать на диване или на диване и на полу — что ты предпочтешь. Затем мы пойдем как следует поужинаем — закажем что–нибудь французское с итальянским акцентом, — и ты расскажешь мне о своей жизни. Потом — спустя какое–то время — я поцелую тебя. Дело может даже двинуться дальше, хотя и не слишком далеко. Ты не из тех девушек, которых надо торопить, и вообще, торопить — это неправильно. Гэйнор от удивления разинула рот.
Какой ты легкомысленный, — сказала она, растерявшись. — Мы ведь должны помочь Ферн…
И завтра, — продолжал Уилл, — мы позвоним доктору Джерролду Лэю.
Гэйнор пришлось подавить свое возмущение.
Ну да, — согласилась она.
Согласна? — еще раз настойчиво переспросил Уилл, заметив некоторое сомнение на лице девушки. — Я помню, как впервые увидел тебя. Мне было шестнадцать, значит, тебе — около двадцати. Ты заехала вместе с Ферн по дороге на вечеринку в вечер Рождества, это было где–то в пригороде Лондона, и ты была за рулем. Ферн выглядела безукоризненно, как всегда она выглядит, абсолютно совершенно. На ней было красное платье в блестках и туфли на высоких каблуках. На тебе было черное, что тебе не идет, что–то такое со множеством кружев, и ты подвязала волосы сзади, но они выбились из повязки, и еще на тебе были мягкие ботинки без каблуков, для машины. Ты не показалась мне хорошенькой или красавицей, но я подумал, что ты чертовски сексуальна. «Соблазн в платье… — сказал я себе. — Однажды я получу эту девушку». Не знаю, насколько я был серьезен тогда. Но с того вечера я нашел бы твое лицо в любой толпе. В любое время.
На мне не было «что–то такое кружевное», это были очень старинные кружева, — пробормотала Гэйнор.
Какая разница!
А платье Ферн было цвета бургундского вина, а не красное. Я никогда не видела, чтобы она носила красное, для нее это слишком ярко.