Взгляд трактирщика метнулся к стоящему у стены топору.
Айри это заметила:
– Хочешь меня пришибить втихаря и зарыть на болоте?
Она резко тряхнула правой кистью. Из широкого браслета, из-под узорной пластины вылетело лезвие.
– Попробуй. Может, и убьёшь. Но тихо – не получится!
Руку девчонка держала правильно. (В таких делах трактирщик тоже разбирался.)
Сурок решил пойти на мировую.
– Тебе что надо? Только переночевать, верно?
– Да... – Голос Айри разом охрип. – Гадалка сказала: ночью решится, умрёт он или выживет.
Сурок медленно кивнул. Он не солгал: отец действительно обучал его лекарскому искусству. И он был согласен со знахаркой. Кризис случится ночью.
– Знай мою доброту, глупая девчонка. Позволю вам заночевать здесь. Но на моих условиях. Если твой папаша выживет – утром уберётесь отсюда, всё равно у вас деньги кончились. Если ночью он помрёт, ты очень рано, пока гости спят, запряжёшь страусиху и уедешь. Покойника я тихо закопаю на болоте. А гостям скажу, что вы с отцом уехали. И ты никогда никому не пробрякнешься, где умер твой отец. Незачем моим постояльцам думать про дурные приметы.
Губы девушки искривились в горькой улыбке.
– Что ж... У детей дороги нет семейных склепов. Мне незачем носить цветы на могилу отца. Я его и так не забуду... Ладно, хозяин, будь по-твоему. Но ты дашь Плясунье корму, чтоб не сдохла прямо у тебя во дворе.
Трактирщик грязно выругался, чуть подумал и неохотно кивнул:
– Договорились, покормлю твою доходягу... И брысь отсюда, не то гости подумают, что ты тут со мной за постой расплачиваешься.
* * *
Кашель душил, сгибал в дугу сидевшего на кровати немолодого человека.
– Почему не лежишь? – раздалось от порога недовольное восклицание Айри.
– Лёжа совсем задыхаюсь, – с трудом проговорил её отец. Глотнул воздуха и, успокаиваясь, продолжил: – А так... вот... отпустило пока.
Голос у мужчины был тихий, слабый – не из-за кашля. Так Бе́йтер Шарго́ говорил с детства. Но если в его детские годы это умиляло взрослых, то в зрелом возрасте для бродячего артиста голос стал проклятьем и бедой. Надо переорать рыночный гам, а ты что-то шепчешь. Поэтому Бейтер Шарго, уличный шут, придумал для себя образ немого деревенского дурачка – и в этой маске был неподражаем.
Дочь села рядом с Бейтером, обняла его за плечи:
– Ничего-ничего. Сейчас отдохнёшь до утра. Отлежишься.
– Отлежусь, – кивнул отец. – И даже не до утра. За всю свою бродячую жизнь отдохну.
– Кто меня учил не ныть? – нахмурилась Айри. – Я купила у знахарки настой чёрной болотницы. Выпьешь, приляжешь, а завтра снова в путь...
– Чёрная болотница? Ого! На какие деньги гуляем, огонёк мой?
– Ну... знахарка не слишком скряжничала. Сейчас принесу...
– Подожди. – Голос отца, всё такой же тихий, стал твёрдым. – Я не буду пить настой. Мне жаль, Айри, что ты потратилась, но зелье меня не спасёт. Я чувствую свою смерть. Она рядом. Смерть не кошка, её не прогонишь. Ты же знаешь, Айри, у кого я учился искусству прорицания...
У девочки горло перехватило от отчаяния. Вспомнился восторг, с каким она подслушивала за гадальной палаткой. Отец наряжался в широкое женское платье, надевал парик – волосы чёрные-чёрные, как у шаутис, только прямые. И вот тут его тихий голос был кстати. Клиенты вслушивались в каждое слово «госпожи Мурсиры», как в величайшую тайну. И сами невольно отвечали шёпотом. А с какими потрясёнными лицами выходили они из палатки! Айри Шарго хотела петь, бить в ладоши, кружиться в танце: её отец знает всё на свете!
Но зачем человеку знать про собственную смерть?
– Не грусти, – шепнул отец. – Ты же знаешь: смерть – это не навсегда. Мы ещё увидимся, девочка. За бродячую жизнь я накопил не так уж много грехов. Очищусь в аду – и добро пожаловать в новое рождение. А тебе всего четырнадцать лет. Подрастёшь, выйдешь замуж, родишь сына – а вдруг это буду я? Ох, чую: за каждый шлепок, который я тебе отвесил в детстве, ты мне отсыплешь десять!
Айри заставила себя улыбнуться.
А отец заговорил серьёзнее:
– Мне больно оставлять тебя одну. Но так бывает всегда: родители оставляют детей. Вот когда наоборот – это действительно страшно. Ничего. Четырнадцать лет... всё-таки не десять... У тебя есть ремесло. Люди его не уважают, но кое-как платят. Ты умеешь постоять за себя...
Он прервал речь, несколько раз ровно вдохнул и выдохнул воздух.
– Кашель подходит? – шепнула Айри. – Ты помолчал бы, отец.
– Я последний раз могу говорить с тобой, огонёк мой. Не увижу, как повзрослеешь, как выйдешь замуж... Хорошо бы он оказался не из наших, не из детей дороги.