Вот он, удачный способ познакомиться с Гектой! Спасти её от грабителя... Стайни замешкался, оценивая: справится ли он с могучим зверобоем, который наверняка хорошо владеет длинным ножом – вон, в ножнах на поясе!
У самого Стайни нож тоже был, но резня и трупы на пристани вроде ни к чему...
А старуха без испуга, даже с лёгкой усмешкой ответила грабителю:
– Жемчужина? У меня-то? Ну бери, коль углядел...
Морячина перевернул миску, принялся рыться в рассыпанных по покрывалу камешках и бобах. С губ его сорвалось грязное ругательство.
Ого! Ведь Стайни тоже следил за гадалкой. Когда же она успела перепрятать жемчужину?
Гекта заговорила ровно и ласково:
– Померещилась тебе жемчужина вместо медяка, да? Ой, худо дело! Ты же болен! Говорят, с таких вот видений начинается «гнилая напасть»!
На последних словах голос старухи вдруг стал жёстким, грозным. Она взглянула мореходу в глаза.
Что прочёл в её взоре незадачливый грабитель – того Стайни не знал, да и знать не хотел. Но шарахнулся мореход от гадалки, как от змеи. Попытался что-то выговорить – не получилось. Развернулся и двинулся прочь, явно трезвея с каждым шагом.
«Ай да бабка!» – восхитился Стайни и, решившись, встал с камня.
Гекта встретила подошедшего бродягу насмешливым взглядом и, не дав ему рта раскрыть, заговорила первой:
– Ну наконец! Сидит, жуёт, на меня пялится, как на прекрасную Деву Волн! Мне уж и ждать надоело, когда он соизволит заговорить! Ещё немного – и домой бы ушла, дело-то к вечеру!
Стайни не удивился. Он успел понять: от этой старухи всего ожидать можно. Почтительно поклонившись, он сказал:
– Привет тебе, добрая женщина, от моего друга Хлоди Трёхглазого. Желает он тебе ещё сто лет жизни и просит не отказать мне в добрых советах и заступничестве.
– Гладко говоришь, парень, – оценила Гекта, чуть приподняв густые клокастые брови. – Но врёшь. Если бы Хлоди, паршивец этакий, прислал тебя ко мне, ты бы не с таких слов начал.
Стайни мысленно отвесил себе затрещину. И впрямь, если один вор или разбойник посылает к другому дружка с приветом – наверняка догадается сказать тайное словцо, по которому свой узнает своего.
А старуха продолжала всё с тем же ясным, приветливым взором:
– Что с Хлоди знаком – это ты не соврал. В Энире тебе всякий скажет: Гекта в юности спасла от смерти Золотую Черепашку, дочь подводного владыки, а за то получила дар – отличать правду от обмана.
– А сама-то врёшь не моргнув, – не удержался Стайни. (Да и что ему было терять? Помощи от старухи не будет, уходить надо отсюда поскорее...)
– Сама – бывает, вру, – согласилась Гекта. – Без вранья разве только медуза живёт. А раз ты знаком с Хлоди, то скажи: где это он тебе рассказывал про тихую старушку из Энира?
Этого вопроса Стайни ждал. И ответ приготовил заранее: мол, познакомились в Вейтаде, в хорошей трактирной драке. Подружились. Хлоди тогда водился со смелыми парнями, что охотились на ценную дичь под Вейтадом, в лесах вдоль дорог...
Много было придумано – и про разбойничьи похождения Хлоди, и про то, чем занимался в Вейтаде сам Стайни.
Говорить бы да говорить... А парень молчал.
И такими глупыми казались ему эти придумки под спокойным взором светлых, почти бесцветных старческих глаз!
– Молчишь? – усмехнулась гадалка. – Так ведь молчит только язык. А руки говорят. Мозоли могут рассказать о многом. И вон язвочки на коже ещё толком не зажили. Это от соли, да... Горькое озеро, сынок?
Слово «сынок» удержало Стайни, не дало броситься прочь – наугад, без цели и без надежды.
– Вот, значит, куда забросила жизнь нашего Хлоди, – вздохнула старуха. – Жаль... но каждый сам выбирает судьбу. У него срок или пожизненное?
– Срок. Три года осталось.
– Ну, помоги ему боги дотянуть... А ты, похоже, тянуть не захотел?
Стайни насторожённо кивнул.
– Много оставалось?
– Меньше года.
Вот этим ему удалось удивить Гекту. Впервые её лицо стало растерянным.
– Меньше года! И сорвался... Ой, дурак, дурак... – Тут взгляд гадалки вдруг стал цепким, пристальным. – Э, нет, не дурак! Не по своей воле сорвался, верно? Что-то у тебя случилось... или бежать, или сдохнуть... так?
– Так, добрая женщина.
И Стайни, удивляясь себе самому, рассказал незнакомой старухе о своих невесёлых делах. Говорил тихо, быстро, сбивчиво, глядя сверху вниз на запрокинутое лицо Гекты. И такое было в этом лице участие, такое понимание, что он не мог остановиться и говорил, говорил, ничего не скрывая.