А когда замолчал – почувствовал непонятное облегчение. Как же ему, оказывается, этого не хватало – просто рассказать кому-то о вихре, который поволок его по жизни невесть куда.
– Не врёшь, – одобрительно сказала старуха. – И про краба не врёшь, которого завалил голыми руками. И про побег в чужой карете... Да, парень, позабавился с тобой Джакар Игрок! Надо будет с ним потолковать...
Последнюю фразу она бросила так небрежно, словно речь шла не о боге удачи, а о соседе, что живёт через улицу.
Стайни этому почти не удивился. Ему было не до странностей старухи, которая могла ему помочь – или погубить его.
Он горько усмехнулся:
– Вот так я и разболтался... Скажи, почтенная: есть ли на свете человек, который отказался бы порассказать о своих бедах и горестях?
– В Энире такие уж точно не водятся, – заулыбалась Гекта. – Тем я, старая, и кормлюсь – чужими рассказами... Ладно, сынок, раз Джакар Игрок тебя подбросил мне в приёмыши – значит, так тому и быть. Видишь, идёт шаути в таких нелепых штанах? Он несёт две рыбины и боится уронить. Ступай помоги, возьми у него одну.
* * *
Быстрое знакомство продолжилось по дороге к дому Гекты: старуха, проворно собрав в миску рассыпанные бобы и камешки и свернув покрывало, направилась прочь от порта.
По пути она растолковала парням, что в Энире худо тем, кому негде ночевать. По городу бродит стража – и городская, и гарнизонная. Всех, кого поймают, тащат в тюрьму, а утром – в ратушу, на допрос к «руке наместника»...
При этих словах Эшшу робко перебил женщину и уточнил: что значит «рука наместника»?
Гекта объяснила, что так называют градоначальника, присланного вейтадским наместником. Нынешний градоначальник Файше́но Унау́то, недавно занимающий свой высокий пост, – по слухам, дурень и тюфяк, а вот подручные у него злые и цепкие. Каждому, кого притащит стража, устраивают суровый допрос. Если человек толком объяснит свою ночную прогулку (к примеру, докажет, что за лекарем бежал), его отпустят. Если понесёт всякую чушь – будет оштрафован, причём его запомнят на будущее. Второй раз попадётся ночью – штрафом не отделается. Ну а если у пойманного бедолаги нет ни постели, ни дома... что ж, Джакар Игрок его сильно невзлюбил!
– Стражникам платят за каждого бродягу, – ухмыльнулась Гекта. – К тому же городские и гарнизонные «шавки» соперничают меж собой. Вот и стараются, задолбай их всех Чёрный Страус...
Эшшу ловил каждое слово, жизнь вайтис была ему явно внове. А Стайни слушал вполуха, разглядывая узкую улочку, по которой они шли.
Высокие деревянные заборы, тяжёлые ворота, лай из-за них... У некоторых заборов поверху шла полоса глины с вмазанными в неё осколками раковин – чтоб незваный гость до костей порезал ладони.
Внезапно Эшшу остановился, устремив взгляд на большое, высокое каменное здание с крышей в виде купола. Вокруг него не было забора. Из распахнутых окон неслась разухабистая песня, а над массивной дверью красовалось изображение змеи, глубоко врезанное в камень.
Лицо шаути от волнения стало серым. Он поднял ладони к вискам.
– Эй, – оглянулась Гекта, – ты чего это на кабак молишься?
Но тут же сообразила, спохватилась:
– Ох, это я ляпнула. Да, это был ваш храм, змеиный. После войны в Энире осталось мало шаутис. А те, что есть, перешли в нашу веру. Кто не перешёл – ходят молиться в Энирский лес, к жертвеннику. А дом отошёл городу. Его взял в аренду Геркон Волчий Хвост, устроил тут трактир. Называется – «Под змеюкой».
Эшшу молча кивнул, отнял пальцы от висков и пошёл прочь от бывшего храма.
– Больно тебе? – искоса глянула на него гадалка.
– Нет, – ровным голосом ответил шаути. – Матери-Змее принадлежит весь мир. Что для неё груда камней, положенных друг на друга?
– А жертвенник в Энирском лесу? – не удержался Стайни. – Это тоже просто камень?
Он слышал от отца о том, что мирные переговоры едва не сорвались из-за трёх жертвенников, которые шаутис готовы были отстаивать насмерть, до последнего человека.
– Это другое, – мирно, без обиды объяснил Эшшу. – Гранитный, Базальтовый и Мраморный – не просто камни. Это окаменевшие слёзы Матери-Змеи, это её часть. А храм... что ж, мы потеряли всего лишь здание. На Ойшои построим другое, ещё лучше...
Номо опускался всё ниже. Белёсый Небесный Шрам таял на темнеющем небе, а искорки, что днём были едва видны на длинной светлой полосе, становились ярче, заметнее.
Далеко ли живёт старуха? Успеют ли они дойти до темноты? Не хотелось объясняться со стражей...