- Постой, - уперся я. - Успеем к командиру. Говори толком, что сотворим.
- Как - что? Мы с Трубой поступим в эту самую "Комедию" и будем тебе сведения передавать.
- Чего-о? - Труба так повернулся, что под ним зарычали пружины. - К дьяволу в зубы?
- А что с нами случится! Мы их обдурим! Ого, еще как!
В тот же вечер все было обсуждено и решено. Требовалось лишь согласие Трубы. Он долго думал, сопел, кряхтел, но потом сунул свой поварской колпак под диван и с отчаянием сказал:
- Пропадать так пропадать!.. Мы сейчас же отправились к командиру. Последние минуты мы провели в нашей картонной комнате, при свете коптилки, в задушевном разговоре. С нами была и Таня, разрешившая себе по такому важному случаю отлучиться на часок от раненых. Потонув в кресле, она неотрывно смотрела оттуда на Артемку испуганными глазами.
- Ты не боишься? - шепнула она.
- А ты не боялась, когда шла тогда открывать партизанам двери? - в свою очередь спросил Артемка.
- Боялась, - откровенно призналась Таня. - Даже ноги дрожали. - А все ж таки пошла?
- Пошла, конечно.
- Ну и я пойду. Таня вздохнула.
- Хоть бы уж скорей побили их всех!
- Когда белых побьют, Совнарком декрет специальный издаст, - неожиданно вмешался в разговор Труба; - все театры строить только из мрамора, а антрепренерам - по шее. Я знаю.
- Верно! - поддержал Артемка.
Почему-то всем нам стало весело. Перебивая друг друга, мы заговорили все вместе, и все, даже Труба, беспричинно смеялись.
Пришел командир. Застав нас в отличном настроении, он и сам повеселел.
- Эх, - сказал он, запросто усаживаясь между нами и обнимая Артемку за плечи, - так и не удалось нам потолковать, вспомнить старое. Никогда в жизни чай не был такой вкусный, как тогда, в твоей будке.
Артемку и Трубу мы провожали за террикон. По дороге командир рассказывал о своей подпольной работе, о том, как шел он на штурм Зимнего, как встретился в Смольном с Лениным и как Владимир Ильич пожурил его, что он, раненый, пришел охранять дворец,
Мы слушали притихшие, присмиревшие. У оврага все остановились.
- Скоро в Москве откроется Съезд союзов рабочей молодежи, - сказал командир. - Надо и Нам создать тут свою молодежную организацию. Вот сколько уже вас. Да какие! Гляди, и делегата пошлем на съезд. А что? Пошле-ем!
Стали прощаться. Таня поколебалась и, вскинув Артемке на плечи руки, поцеловала его.
Когда очередь пожать Артемке руку дошла до меня, он вынул из-под рубашки что-то завернутое в тряпочку и протянул мне.
- Спрячь, - сказал он тихонько, - а то как бы беляки не отобрали.
Мы расстались. Была луна, и я еще долго видел две фигуры, шагающие вдоль оврага.
Я вернулся в нашу бумажную комнату, зажег коптилку и развернул тряпочку: в ней лежали часы с искристым циферблатом, маленький бумажник из мягкой желтой кожи и золотистая парча.
Сверток я зарыл в землю, под сценой.
У БЕЛЫХ
Вот что я потом узнал.
До рассвета Артемке с Трубой удавалось избегать всяких встреч, по утром, когда вдали показался серый, мрачный корпус Крепточевского литейного завода, из-за куста сначала высунулась сонная физиономия, а потом заблестел погон.
- Ох!.. - тихонько вырвалось у Трубы. Но тут же лицо его приняло умильно-радостное выражение. Он истово перекрестился и с облегчением сказал:
- Слава тебе, царица небесная: свои!
- Свои и есть! - подхватил Артемка. - А я что говорил?
- Ты, конечно, говорил, да все как-то сомнительно было. Ну, слава тебе, господи!..
Офицер прищурился:
- Кто такие?
- Актеры мы, господин подпоручик, - снимая кепку и кланяясь, сказал Труба. - Из Харькова в Енакиево пробирались, да под Щербиновкой на красных напоролись. Еле ноги унесли.
- Документы есть?
- Какие документы! Слава господу, душа в теле осталась. Вот только и удалось спрятать. - Труба засунул два пальца в прореху между подкладкой и верхом пиджака и вытащил вчетверо сложенный листок бумаги.
- "Подсвичення", - прочитал офицер и с любопытством спросил: - Что такое "подсвичення"?
- Удостоверение. По-украински это, господин подпоручик.
- А-а... - сказал офицер. Он покосился на кусты: - Пономарев!
Из кустов вылез казак.
- Отведи этих шерамыжников к поручику Потяжкину. Скажи, подпоручик Иголкин прислал. - Он что-то пошептал казаку и опять повернулся к Трубе: - Вы что ж, в балаганах представляете?
- Да уж, конечно, не в императорских театрах, - вздохнул Труба. - Где придется. И на улице случалось. - Он вобрал в себя воздух и загрохотал в самое ухо офицера:
Жил-был король когда-то..
- Ого!.. - сказал офицер, отшатываясь.
...Полчаса спустя Артемка и Труба уже сидели в скверике и ждали поручика Потяжкина. По скверику ходил с тетрадкой в руке тот же писарь и с отчаянием повторял: "О, ваше превосходительство, доблестный полководец, спаситель родины, пошлите меня на ратный подвиг против красных башибузуков".
- Служивый, - поманил Труба писаря пальцем, - не скажешь, где тут поручик Потяжкин обретается? Пошел казак искать и пропал.
- А он еще спит. Вчера ездил в Марьевку мужиков сечь, так поздно вернулся. Труба побледнел:
- А он и сечет?
- А то как же! - удивился нашей неосведомленности писарь. - И марьевских посек, и тузловских, и каменских. Подождите, он и вас высечет.
- Шалишь, братец, - сказал Труба неуверенно. - Мы актеры.
Писарь безнадежно махнул рукой:
- Он и актеров сечет.
- Актер актеру рознь, - не сдавался Труба. - Таких, как ты, и я бы высек; не берись не за свое дело.
- "Не берись"! - обиженно шмыгнул писарь носом. - Кто бы это взялся за такое дело, если б не приказ! - Лицо его вдруг вытянулось. - Вон он идет. Побегу в театр - сейчас начнется.
По скверу в сопровождении казака, с папкой под мышкой, шел худой, сутулый офицер. Выражение его лица с мутно-голубыми заспанными глазами было такое, будто он принюхивался к чему-то дурно пахнущему.
Труба снял кепку и церемонно поклонился:
- Господин поручик, разрешите представиться: Матвей Труба, оперно-драматический актер. А это - Артемий Загоруйко, - сделал он широкий жест в сторону Артемки. - Прибыли в ваше распоряжение по рекомендации подпоручика Иголкина. Имели вполне приличный вид, да под Щербиновкой красные архаровцы обчистили.
- Чего-чего? - скороговоркой сказал офицер и брезгливо потянул носом воздух. - Ваш подпоручик Булавкин много на себя берет, да-с. Чтоб рекомендовать, надо разбираться в искусстве, а подпоручику Шпилькину больше по сердцу супруга здешнего аптекаря, чем Мельпомена. Так ему от меня и скажите.
- Святая истина, - подтвердил Труба. - Я тоже заметил: в искусстве подпоручик Наперстков ни бельмеса не смыслит.
- То-то вот.
Поручик сел на садовую скамейку, повернул как-то по-птичьи голову и сбоку, одним глазом, уставился на Артемкин башмак. Так он сидел, наверно, минут пять. Потом вздохнул, вынул из кармана кителя пузырек и отсыпал из него на ноготь большого пальца белого порошка.
- Да, жизнь... - шепнул он, с шумом втянул носом порошок и опять задумался. Он сидел с полуприкрытыми глазами и точно прислушивался, что у него делается внутри. - Вздор, - прошептал он опять. - Расцветают лопухи, поют птицы-петухи. - И выругался. Артемка и Труба стояли перед ним и ждали. Поручик открыл глаза. Теперь они возбужденно блестели. Да и все лицо порозовело, оживилось.
- Впрочем, подпоручик Иголкин весьма приятный человек. Большой джентльмен, да. Всегда выручит друга. Хорошо, я вас испытаю. - Он внимательно осмотрел Артемку. - Вы, Запеканкин, будете играть большевистского комиссара... Не возражайте. Я лучше знаю ваше амплуа. Мне достаточно только взглянуть на человека. А вы, Трубочистов, получите роль боевого генерала, - перевел он строгий взгляд на Трубу. - И чтоб я больше не видел на вас этих рыжих кепок. Штафирки!.. Ну-с, следуйте за мной. - Он повернулся к казаку: - А ты ступай. Скажи подпоручику Иголкину, что я его благодарю.